Дэвид Ротенберг - Шанхай. Книга 1. Предсказание императора
Макси остановил коня на вершине холма, возле толстого высокого шеста, с которого свисали две прочные веревки. Встав ногами на седло, он прикрепил одну из них к поясу — точно так же, как много лет назад сделал это в Индии, когда доставал из тайника на территории «Алкалоид уоркс» первую для братьев Хордун партию опия. Затем он ухватился за вторую веревку и поднял себя в воздух.
Уже в который раз он восхитился легкости и прочности шелковых китайских веревок, а уж что касается узлов, то их вязал он сам. Этому искусству Макси научился еще на борту корабля, который вез их с братом в Китай. Несколько месяцев назад Макси и несколько тайпинских мастеров покумекали и придумали систему фарфоровых блоков, соединенных канатами. Так что теперь он мог поднять себя в воздух, а затем сесть в специальное седло и пролететь по канату над крышами города. Так он и сделал.
Под ним бежали ребятишки, но это была не игра. Город находился в осаде вот уже три месяца, и придуманная Макси система позволяла ему наблюдать за приближающимися маньчжурскими армиями. Они казались нескончаемыми, а их умение воевать росло день ото дня.
Отблески света на земле подтвердили худшие из его опасений: маньчжуры сооружали канал. Они достигли значительных успехов в искусстве направлять и изменять течение водных потоков и теперь наполняли вырытый ими канал водой, откуда она должна была направиться к городским стенам. Стены представляли собой простую кирпичную или каменную кладку в два ряда, скрепленную высохшей грязью. Если маньчжурам удастся подтопить стены, те впитают воду и станут неустойчивыми. И тут уж Макси был бессилен.
Маньчжуры все-таки нашли эффективный способ осады тайпинских городов.
Макси медленно опустился на землю. По его лицу блуждала мрачная ухмылка.
— Что? — спросил Купидон.
— Ничего, — ответил Макси.
Он уже знал: тайпинам ни за что не победить, и храброму человеку, стоящему рядом с ним, предстоит непременно погибнуть во имя безнадежного дела.
Макси и в голову не приходило беспокоиться о собственной безопасности. На нем лежала ответственность за других, а все остальное не имело значения.
Элиазар Врассун подернул плечами. Близился вечер, а на календаре была пятница, но те двое, что стояли перед ним, похоже, не торопились заканчивать дела. Если бы речь шла о торговле опием, шелком, каучуком или серебром, Врассун поднял бы руку и положил конец беседе. Исполнение религиозного долга, в отличие от деловых переговоров, не могло ждать. Но эти двое не были торговцами. Они были посланцами Цыси, вдовствующей императрицы Китая, и пришли они, чтобы предложить сделку, заманчивей которой и быть не могло: неограниченный торговый доступ к самому сердцу страны — Пекину и прилегающим к нему территориям.
Внутреннее пространство Китая по-прежнему оставалось наглухо закрытым для заморских торговцев. Они вошли в Янцзы и с различной степенью успеха торговали в верховьях реки до тех пор, пока тайпины не захватили Нанкин, но никогда еще не поднимались по Великому каналу до Пекина. Мало кто из белых видел, как выглядит Пекин изнутри, и уж тем более никто из них никогда не входил в императорский Запретный город. Несмотря на специфические соглашения, содержащиеся в Нанкинском договоре, китайские власти отказывали иностранцам в доступе в свою столицу и уж тем более в праве свободно вести торговлю на ее территории.
Врассун посмотрел в окно. Солнце еще не зашло, но уже клонилось к горизонту. Он резко поднялся, и маньчжурские мандарины растерянно умолкли.
— Вернувшись в Пекин, передайте ее величеству, что предложение меня крайне заинтересовало, а я расскажу о нем остальным торговцам. А теперь прошу меня извинить. Солнце садится, а у меня есть вполне определенные религиозные обязательства.
На последней фразе переводчик споткнулся. Связь между заходящим солнцем и религиозными обязательствами могла быть понятна чужеземцам, но только не жителям Срединного царства, объединявшим небесное и земное воедино. Не без труда удалось переводчику донести до слушателей основной смысл сказанного Врассуном.
Мандарины дружно вздернули брови, что представляло собой презабавную картину, иллюстрирующую замешательство по-восточному. Замешательство, которого на самом деле не было. Перед отъездом из Пекина сановников подробно проинструктировали относительно странных «религиозных обязательств» старого Врассуна, поэтому они намеренно затягивали беседу с ним, дожидаясь того момента, когда солнце коснется горизонта.
Мандарины слегка поклонились и синхронно наклонили головы набок — еще один тщательно продуманный жест. Однако Элиазар Врассун его не заметил. Он уже вышел из комнаты и направлялся к синагоге Бет Цедик. Врассун сам построил этот молитвенный дом и считал его идеальным местом как для религиозных, так и для стратегических размышлений.
На следующий день, после захода солнца, Элиазар Врассун ознакомил с предложением вдовствующей императрицы глав торговых домов Дентов, Олифантов и Джардин Мэтисонов. Пригласить на встречу багдадских мальчиков он не счел нужным. Мужчины слушали его в молчании, которое Геркулес определил для себя как «безразличное».
Затем шотландец нарушил тишину одним-единственным словом:
— Зачем?
— Действительно! — подхватил Перси Сент-Джон Дент. — К чему беспокоиться? Восстание обернулось для нашего маленького города благом. Если бы не оно, мы собственными руками грузили бы наши товары и жили бы без слуг и челяди. Теперь благодаря насилию, царящему в сельских районах, Шанхай процветает. Мы процветаем! Зачем же рисковать всем этим, клюнув на приманку Поднебесной? Нам всем известна цена подобных обещаний. Маньчжуры до сих пор не выполнили своих обязательств по Нанкинскому договору, а со дня его подписания прошло уже более пятнадцати лет.
Он не упомянул о том, что торговцы тоже не выполнили своих обязательств, но это, по мнению Перси Сент-Джон Дента, который являлся теперь главой лондонского торгового дома Дентов, в данный момент значения не имело.
Врассун считал подобную точку зрения близорукой и откровенно заявил об этом, но торговцы делали деньги, большие деньги, и были не намерены рисковать опиумными рынками, которые уже держали в руках, ради тех, которые им сулили.
Услышав о том, что фань куэй отвергли ее предложение, вдовствующая императрица вцепилась в золоченые ручки кресла с такой силой, что сломала ноготь на среднем пальце левой руки. Она посмотрела на обломок ногтя и увидела, что он темно-желтого цвета. Ее ткани были поражены грибком, и мысль о том, что нечто чуждое живет внутри нее, была ей ненавистна. Но нечто чуждое разрасталось и внутри ее страны: проклятые фань куэй в Шанхае и других местах и тайпинские религиозные фанатики в Нанкине.
