Дарья Плещеева - Слепой секундант
Андрей хотел было сказать, что Маша считала Евгению мужчиной, и даже красивым мужчиной, — но не стал.
— Зови Машу. Или хочешь показать ей наедине? — спросил он.
— А как лучше?
Оба задумались. Андрей, хотя и был лет на семь старше Петруши Венецкого, большого опыта обхождения с дамами не имел. Гостьи, бывавшие у его теток, вызывали в нем одно желание — сбежать подальше. Все у него получалось наоборот — при виде красавицы он даже начинал злиться, полагая, что дама непременно будет использовать свою полученную свыше красоту как ядовитое оружие.
К Маше Андрей, зная ее еще смешной девочкой, привык, и ее поразительная красота ему зловредной не казалась. Что же до Катеньки — он не мог бы определенно сказать, красива ли Катенька. Андрея к ней сразу потянуло — и он даже некоторое время боролся с собой, пытаясь разложить страсть на элементы и осознать рассудком. До Катеньки было несколько женщин, о которых и вспоминать грешно: полковые товарищи завезли к сводне, для вдохновения влили в шестнадцатилетнего вертопраха бутылку венгерского, а потом буйно поздравляли; та же сводня предоставила потом утешительниц.
Венецкий такой опыт имел — светские знакомицы матери рано обратили на него внимание. Но он вынес из своих амурных шалостей телесные умения и убеждение, что для счастья ему нужно юное и чистое создание. Настоящего же понимания женских характеров, естественно, не вынес.
— Вот что, — сказал наконец Андрей, — наедине вы, пожалуй, наговорите друг дружке глупостей. А ежели мы ей эту рожу покажем вдвоем, тотчас будет видно, что только ради успеха нашего дела.
— Эй, кто там! Дуняша, Ванюшка! Позовите ко мне госпожу графиню! — крикнул Венецкий. — Ох, вот еще что, Соломин. Прежде чем рассказывать моей матушке про нас, нужно заполучить Машины письма.
— Я понял. Нужно доказать, что в тех фальшивых письмах — вздор. Иначе твоя матушка посадит себе в голову этот вздор и всякий раз при дурном расположении духа он сам будет выскакивать…
— Того-то и боюсь…
Маша пришла на зов.
— В чем дело, мой друг? — спросила она.
— Машенька, Соломин раздобыл одну картинку… — Венецкий смутился.
— Предположительно это портрет той особы, что выманила у тебя письма. Прежде чем сделать копии, чтобы раздать их нашим людям, нужно убедиться, что не вышло ошибки, — спокойно сказал Андрей. — Посмотри, пожалуйста, и скажи свое мнение, — он протянул Маше листок.
Она взяла.
— Но тут… тут девица…
— Пятнадцатилетняя, — подтвердил Андрей. — Ты мысленно приделай ей парик с буклями и скажи — сходство есть?
— Да, прямое. Только тут щеки пухлее и все лицо как-то глаже, — твердо сказала Маша.
— Неудивительно — сейчас этой особе под тридцать, за красивого мужчину она еще может сойти, а красивой женщиной ей уж не бывать никогда. Благодарствую, Машенька, — Андрей ободряюще улыбнулся юной графине. — Теперь, с Божьей помощью, мы эту негодяйку выследим. Граф, отправляй человека к своему рисовальщику да присовокупь золотой империал из моей шкатулы.
А для себя Соломин отметил, что незнакомка-то оказалась честной и не пыталась обмануть. Хотя, с другой стороны, кто ее разберет — какую игру она ведет.
— Скажи, Венецкий, ведь у вас в особняке есть хорошие картины? — спросил он.
— Да, разумеется, портреты всей родни. И на античные темы… Как же без картин?
— Я в живописи не разбираюсь. Допустим, если какой-нибудь Ахиллес орет во всю глотку, — это нарисовать нетрудно, разинутый рот его крики изобразит. А можно ли нарисовать некую тайную скорбь или скрываемую злость? Так, чтобы не просто черты лица, а говорящие?
— Да вот тот же Гектор с Андромахой! В ее лице — мольба, в его — непреклонность!
— Тогда пиши своему рисовальщику, чтобы сделал из пятнадцатилетней девицы с дурными наклонностями обремененного злобной страстью кавалера… но чтоб зубами не лязгал и не скалился, как турка с ятаганом!
Венецкий и Маша рассмеялись.
— Я поняла, что нужно, я сама напишу, а ты, мой друг, росчерк поставишь, — с тем Маша ушла к себе в комнату.
— Видишь, обошлось, — сказал Андрей. — А теперь хорошо бы устроить военный совет. В нашей игре с незримым противником мы имеем карту, которую нужно употребить с толком. Это — тот детинка, что опознал Дедку. У Дедки есть сожительница, звать Василисой, Фофаня сказывал… Ох, еще и Фофаня! Черти б его драли!
— Не ворчи. Он, может, еще и услугу нам оказал. Кабы не он — черта с два поймали бы Дедку, — напомнил Венецкий.
— Может, послать ультиматум Василисе — мы ей возвращаем Дедку, она выдает нам главного вымогателя? Впрочем, тут у нас две ловушки. Первая — баба нас обманет и на невинного человека наведет или же на какого-то своего врага. Вторая — может, она, избавившись от Дедки, благодарственный молебен закажет? — Андрей пожал плечами. Он и в отношениях-то между обычными мужчинами и женщинами не всегда мог разобраться, а тут — маз и его маруха. — Рискнем! — решил он. — Садись, пиши: «Госпоже Василисе от доброжелателей. Ваш сожитель находится у нас…»
Письмо получилось длинным. В конце предлагалось дать ответ через безносую бабу Феклу, что служит директором почтамта на паперти Казанского храма. Имя себе Андрей придумал занятное: Плутодор. В свое время, читая церковный календарь, он очень удивился наличию такого мученика, словно сбежавшего из сатирического журнала, которых ныне развелось в столице довольно много. Отправлено оно было заковыристо: «детинке» внушили важность его миссии, потом везли с завязанными глазами, совершая отчаянные повороты во все стороны, а выпустили чуть ли не на Охте — пускай ломает голову, где сидел взаперти!
Дальнейший путь возка лежал к Академии художеств. Там следовало вручить послание рисовальному учителю Сыромятникову.
* * *Дедку удалось довезти живым до старого доктора. Скапен-Лукашка, Савка, Авдей-кучер и Тимошка доложили — доктор ни за что не ручается, но деньги за лечение взял, а господин Граве долго мучился, не зная, куда ехать, а потом велел везти себя к графине Венецкой, но с таким видом, будто у Венецкой будут служить панихиду по всей его родне.
— Теперь видишь, какая такая бывает любовь? — спросил Андрей графа. — Спаси и помилуй Господь от этаких страстей.
— Ты полагаешь, втюрился? — по-простонародному спросил Венецкий.
— По самые уши, — так же отвечал Андрей. — И сам себе врет…
Соломин чувствовал — вот сейчас-то и начнется настоящее дело! И забавная мысль его посетила: он воображал мусью Анонима пауком посреди паутины, но он, Андрей Соломин, и сам сейчас таков — сидит и дергает то за одну веревочку, то за другую, и все приносят ему сведения, и он каждому находит дело. Поединок двух пауков, однако. И близится час, когда они встанут лицом к лицу, — дуэль!
