Дарья Плещеева - Слепой секундант
— Я тебе скажу, доктор, только пусть между нами останется. Явление трех покойников в санях, — тут Андрей поднял вверх указательный перст, — к добру. К торжеству справедливости, помяни мое слово!
В комнату вошли охотники, стали под руководством Граве перекладывать Дедку на тюфяк, потом понесли прочь, и доктор забыл, что собирался спросить, какое отношение имеет к трем покойникам справедливость. Так и уехал, в последний миг получив от Венецкого деньги на поиски Гринмана. С ним отправились Скапен-Лукашка, белобрысый великан Савка, еще Авдей-кучер и Тимошка — Авдей обещался заодно поучить его питерской географии.
Венецкий вывел Андрея и доставил в его комнату.
— Сядь, граф, — сказал Андрей. — У меня в голове кое-что образовалось. Скажи, твоя матушка склонна к безумствам?
— Да она ими лишь и жива!
— Доводилось ли ей когда отдавать сироток замуж?
— Ох, доводилось. Одна поповна чего стоила… — Венецкий начал рассказывать дикую историю о девице, сказавшейся поповной из Калуги, за которой явился квартальный надзиратель с десятскими и объяснил, что сия персона обокрала несколько важных московских дам, угодивших в ловушку милосердия.
— А что, матушка с того дня поумнела?
— Вот и я, Соломин, дивлюсь — что это на нее накатило роскошную свадьбу устраивать? Да впопыхах, да за немца девушку отдавать…
— А не одно ли и то же нам в головы пришло?
— Соломин, коли так…
— А статочно, что так…
— То матушка моя умнее и добрее, чем я считал!
— Твоя матушка, как многие, и дамы тоже, способна к обучению. Давай-ка, Венецкий, сопоставим события. Они почти совпали. Едва ль не накануне венчания графине доставили Машины письма, будь они неладны, и она отменила свадьбу. Дело было не в тех деньгах, которые Маша могла бы заплатить вымогателям, — им требовалась скандальная история, чтобы запугать Позднякову. И пару дней спустя графиня отправляет тебя конвоировать Позднякову в Москву. То есть угроза подействовала. Причину для отъезда назначили правдоподобную — такую, что государыня ничего не заподозрила. А не помнишь, где должны были венчать?
— У князя давняя любовь к Александро-Невской обители. Так что невесту сперва должны были везти в Зимний дворец, чтобы государыня собственноручно надела на нее подвенечный убор, а потом уж — в церковь.
— А удивишься ли ты, узнав, что твоя матушка решила повенчать доктора на нашей сиротинушке как раз в Александро-Невской?
— Нет, Соломин, не удивлюсь. И что церковь там будет убрана живыми цветами из екатерингофских оранжерей, не удивлюсь. Я только знаешь чему удивлюсь?
— Чему?
— Увидев у алтаря Граве и Гиацинту!
Тут оба не выдержали — расхохотались.
— Ну да, и платье княжеское шьют, и поваров лучших нанимают! — восклицал Венецкий. — И нашу бальную залу уберут — матушка уж найдет, как объяснить Копьеву, почему свадьбу играют у нас, а не у Поздняковых, да и объяснить несложно — Катиш ее крестница.
— А самое трогательное — мы же госпоже графине эту мысль и подсказали, вовремя подсунув ей сиротку! Но не одни мы столь умны — вымогатель тоже не лыком шит, — напомнил Андрей. — Он наверняка подсылает своих людей и за домом Поздняковых следить, и за княжеским… А где, кстати, князь живет?
— На Кадетской набережной. Место, сам знаешь, почтенное, еще с царствования Петра Великого. Вот только сама набережная — одно название. Князь при мне смеялся — еще покойный царь Петр велел каждому против своего дома сваи вколачивать и камнями землю укреплять, но по сей день никто не собрался. Одна беда — как тогда ставили дома на Васильевском сплошным фасадом к реке, так они и стоят, а особняку-то курдонер требуется, чтобы достойно в карете подъехать.
— Что ж князь в другом месте себе дом не построит?
— Он это место любит. И пристань там у него своя — он на лодках кататься любит. Летом плывет по Неве, а за ним роговой оркестр[17] на целой галере…
— Как же он собирается в церковь ехать?
— Понятно как — на больших санях, целым поездом, по Неве, чтобы весь город видел — князь Копьев венчаться едет! Только незадача — каков-то будет лед шестнадцатого апреля? Там, у Васильевского, как раз теперь его запасают…
Андрей много раз видел эту картину — как вырубают глыбы льда и конными запряжками волокут их вверх по пологому берегу, перегружая на сани. Но невский лед грязноват, а вот когда пойдет ладожский — тогда будут цеплять баграми льдины и начнут забивать ими ледники в домах, чтобы до августа холоду хватило.
Когда ж ледоход? Когда опять придавит воспоминание — как вместе с Катенькой ходили смотреть с берега?
Эта мысль поволокла за собой другую: вот будет реприманд[18], если графиня все же поженит своего верного доктора и Гиацинту! Фыркнув, поскольку фырканье подобные мысли отгоняет, как кухарка тряпкой — тараканов, Андрей сказал:
— Вот теперь, милый граф, нам и предстоит настоящее дело. Конечно, неприятель, видя, что нападение на меня блистательно провалилось и я жив остался, может затаиться. А может и рискнуть. Речь, видно, об очень больших деньгах идет, если ради них исполнили такую увертюру. Ты завтра же, едучи в полк, вели своему Скапену отыскать художника.
— Точно ли это — портрет соблазнителя? И как он к тебе попал?
— Мне привезла его одна особа… А точно ли? — тут Андрей вспомнил все свои сомнения. — Скажи, твоя жена принимает здесь, в Екатерингофе, своих подруг?
— Для того, чтобы их принимать, нужно послать им письма, указать свой новый адрес. А она после венчания, приехавши сюда, никого с письмами не посылала.
— А могли вас выследить?
— Если бы злодеи нас выследили — дача бы уже пылала ярким пламенем.
— И то верно… — пробормотал Андрей.
Возможно, визит незнакомки и прямь объяснялся случайной встречей в аллеях Екатерингофского парка.
— Так ты уверен в портрете?
— Я бы показал его Маше, но не хочу производить беспокойство.
— Знаешь ли, Соломин? Это как больной зуб, — вдруг сказал Венецкий. — Мы с тобой сейчас разводим вокруг моей жены всякие деликатности, и ей самой, наверно, уже мерещится, будто она невесть какую ошибку совершила, раз все боятся напоминать, или что я женился на ней из чувства долга. Давай соберемся с духом и этот проклятый больной зуб выдернем! Давай скажем Маше, что ее ошибка — глупая ошибка, а не преступление какое-то! Один раз это скажем — и забудем, к бодливой матери!
— Ты полагаешь, будто сможешь забыть?
— Но раз это были шашни с женщиной — отчего бы не забыть? Ты, Соломин, человек не светский, а я знаю, что многие наши дамы этак балуются с другими дамами и за грех не почитают. И многие даже замужем, и детей имеют, а все равно… Теперь-то у Маши я есть!.. И дамских шалостей более не будет! Да и что там было меж ними? Целовались? Ведь они и видались-то не так, чтобы расположиться с удобствами…
