Дарья Плещеева - Слепой секундант
— Они есть, Андрей Ильич. Мы с тобой… — Маша задумалась. — Мы как две сливы! Мякоть кто-то съел, осталась одна твердая косточка. А я ведь считала себя сплошной мякотью.
— Неужели я тебе таким раньше казался?
— Не знаю, я ведь еще дитем была. Помню, Гриша смеялся: «Отдадим тебя за Соломина, коли будешь умна, Соломин — добрый, не обидит».
В сенях раздался голос камердинера — он встречал приехавшего Валера. Валер беспокоился — он давно не получал новостей о Гиацинте, беспокоилась и Элиза. Вот Андрей и преподнес ему новость.
— Свадьба? И жених — доктор? И она еще не разнесла весь дом Венецких на мелкие кусочки? — спросил потрясенный Валер.
— Черт возьми, нужно предупредить Гиацинту о графининой интриге! — воскликнул Андрей. — А то и впрямь чего-нибудь натворит. Да и Граве тоже — и пусть передаст ей записочку…
С двумя записками был отправлен камердинер Валера.
Полчаса спустя явился Еремей и доложил, что Фекла послание получила.
— День прошел не напрасно, — решил Андрей. — А завтра надо бы навестить рисовальщика.
— Вербочки! — забеспокоилась Маша. — Где мои вербочки? — она освятила два толстых пучка, чтобы раздарить всем домашним и оставить себе про запас: съесть девять вербных свяченых сережек — вернейшее средство от лихорадки, сказывали, что брошенная в огонь ветка усмиряет пожар, но не приведи Господь попробовать.
Андрей вздохнул — Маша разбудила воспоминание…
* * *Они вернулись в Екатерингоф.
Андрей спать не пожелал, вызвал к себе Скапена-Лукашку, которого обучали грамоте, и тот ему при свете двух свечек читал журнал «Почта духов», причем письма философские Андрей велел пропускать, а смешные, о похождениях гномов Зора и Буристона в обществе, сильно напоминавшем столичное, слушал с удовольствием.
Был уж, поди, второй час ночи, когда к воротам дачи подкатили извозчичьи санки. Из санок поднялась долговязая фигура и стала трясти запертую изнутри калитку. Залаяли псы, выскочили караульные, началась суматоха. Калитку отворили, держа долговязую фигуру под прицелом. Оказалось — прибыл Граве.
К нему выскочил Венецкий — в шубе поверх шлафрока, взъерошенный и испуганный:
— Доктор, что стряслось?
— Ваша светлость, я не один, со мной дама! — отвечал Граве. — Дело спешное!
Дама, закутанная в мужскую черную медвежью шубу, а поверх нее закрытая полстью[19], по-французски обратилась к Венецкому:
— Ваша светлость, прикажите внести меня в дом! Этот господин, похищая меня, не позаботился взять хотя бы валяные сапоги своей кухарки!
— Вы — Гиацинта?
Венецкий холода не любил, но и не боялся. Скинув с плеч шубу, он сам, вытащив гостью из санок, понес ее в сени. Там она стала впопыхах рассказывать графу, что произошло. Попытки Граве внести уточнения решительно и стремительно отметались.
Доктор приехал к Венецкой, объявив, что желает повидаться с невестой. Венецкая была слишком озабочена своими делами, чтобы сразу учредить присмотр за Граве и Гиацинтой; беседовать наедине жениху и невесте неприлично, при их свидании должна присутствовать третья особа, пожилая и благонадежная. Но когда пришла посланная ею приживалка, не только Граве сунул Гиацинте записочку, но и она — ему. Они пять минут беседовали о наступающей весне, после чего приживалка стала торопить девушку.
На улице, отъехав, Граве прочитал призыв: ему предлагалось сразу после полуночи ждать у ворот заднего двора с теплой одеждой и лошадью. Поскольку он нанимал извозчика помесячно, с лошадью все было ясно, старая медвежья шуба у него имелась, но в записке отсутствовало слово «обувь»…
Гиацинта к нему перелезла через забор, и это ее очень веселило, пока не обнаружилось, что ноги застыли и согреть их нечем. Была она в домашнем платье, поверх него — в ночной теплой кофте, но на ногах имела легкие комнатные туфли на каблучках. Граве закутал ее, и всю дорогу до Екатерингофа они ссорились: одна упрекала в непонятливости, другой — в ветрености.
Андрей вышел из своей комнаты, зевая во весь рот.
— Еремей Павлович, спроворь кофею, — сказал он. — Сударыня, рад вас слышать. Добро пожаловать, доктор. Немецких разносолов не держим, а русские заедки найдутся.
— О, мне горячего кофею! — обрадовалась Гиацинта. — И побольше! И к печке меня! И позовите горничную девку, пусть мне ноги растирает!
Андрей невольно улыбнулся — бойкость будущей актерки ему нравилась.
— Как славно, что сейчас нет нужды наряжаться перед вами, господин Соломин. Вот исцелит вас этот эскулап — и придется мне, бедненькой, наряжаться, белиться и румяниться. А сейчас я в самом простом платье, сиротском, и чувствую себя превосходно.
— Вам не по душе модные наряды? — удивился Андрей.
— Мне не по душе, что я обязана покупать и носить модные наряды, иначе я для всех буду смешна. А что многие наши щеголихи в модных шляпах смешны — того никто не замечает. Я видела летом на одной даме целую оранжерею с пальмами, ей-богу! Ох, что я говорю?! Я же не ради модных шляпок приехала чуть ли не босиком — по милости вот этого господина.
— Я истинно вам рад, — сказал Андрей, и это было правдой — Гиацинта с ним кокетничала, возможно, сама того толком не осознавая, и ему было приятно ощущать себя кавалером, который понравился молоденькой и причудливой девице.
Если бы он видел в этот миг физиономию Граве, то, скорее всего, расхохотался бы: доктор ревновал, и эта ревность была у него на лице написана самыми огромными буквами из типографской наборной кассы.
— Тогда слушайте. Я так старалась понравиться графине, что она держит меня при себе целыми днями. Вся столица знает, что графиня Венецкая выдает замуж провинциальную сироту и не скупится. Но вчера она меня сурово выставила из своей спальни, как нашкодившую кошку, а знаете, почему? К ней приехала госпожа Позднякова — в платье и шубе какой-то своей дворовой девки, с черного хода. Я услышала фамилию и сказала себе: нужно подслушать их разговор, нужно проскочить в уборную комнату! Мне это удалось, и вот вам экстракт!..
Экстракт был таков: вымогатели адресовались к князю Копьеву.
Агафья Позднякова душу вложила в подготовку брака между дочкой Аграфеной и князем Копьевым. Она рыла подкопы и наводила мосты довольно долго, дочери меж тем исполнилось двадцать два, а спелая девица в таком возрасте способна понаделать глупостей. Как, где и когда дочь познакомилась со стройным и галантным кавалером, отменно говорящим по-французски, осталось тайной. Госпожа Позднякова, особа суеверная, чтобы не сглазить, почти никому не говорила о своих маневрах и демаршах вокруг князя. Поэтому для Грунюшки речь о возможном сватовстве оказалась как гром среди ясного неба. Теперь молодые несколько раз поговорили, вместе побывали в театре и на гуляньях; князь, прекрасный собеседник, сумел увлечь девушку, да и мать ей объяснила, каково хорошо стать княгиней Копьевой, принятой при дворе.
