Иван Кратт - Великий океан
Почти два месяца люди не ступали на твердую почву. Хмурые леса Ситхи, дожди, туманы и штормы — вот все, что они у себя видели и знали. А позже в пути — голый берег и зной.
Еще было только начало марта, но зелень укрывала все плоскогорье, тянувшееся от моря к склонам Сьерры-Невады, холмистое, с глубокими каньонами и пологими уступами, с высокой горной грядой, окаймлявшей равнину с юга. Тишина и покой окружали этот уголок земли, обильный пастбищами, теплом и простором. Представлялось, что лучшего места не найти на всей планете, что нужно скорее ставить здесь форт, строить селение.
— Тут тебе целый город можно воздвигнуть, — увлекся даже Лука, до сих пор мрачно сидевший в шлюпке. — Крепостцу с батарейкою. И пали прямо по всем сторонам! Солдат великое множество…
Он задрал шапчонку, с ожесточением замахал руками.
Но его никто не слушал. Кусков озабоченно разглядывал местность, алеуты жмурились и молчали, а подштурман, взбежав на пригорок, смотрел не отрываясь на расстилавшуюся перед ним землю. Вот они, его мечты и думы!
Наконец, Кусков окликнул спутников и приказал начать разгрузку шхуны. Он не обмолвился ни одним словом ни о гавани, ни о месте для форта и очень удивил Алексея, когда после полудня, как только промышленные улеглись отдохнуть в тени утесов, подошел и сказал, что завтра направляет его искать место для будущего заселения. Алексей уже решил, что строиться будут здесь.
— Пойдешь, Леша, по речке, Шабакай именуемой по-местному, — заявил он, вытирая мокрый под картузом лоб. — А я с людьми по берегу пойду. Места тут хорошие, да безлесные. А нам нужно с лесом найти. Строиться будем прочно. Приехали не из пушек палить, а пахать, сеять да промыслом заниматься… Однако ж корсаров тут всяких на век наш хватит. Придется и палисад ставить.
Кусков умолк — говорить много не любил. Еще в Ситхе Алексей видел не раз, как помощник правителя и сам Баранов ходили но крепости, часами не произнося ни слова.
А на корабле доктор Круль готовился к дальнейшему плаванию. После разгрузки «Вихрь» должен итти на Сандвичевы острова выполнять второе поручение Баранова. «Доктор медицины и натуральный историк», как сам себя именовал отставной лекарь, вез владетелю островов королю Томеа-Меа подарки правителя, поклон и благодарность за приглашение обосноваться в тех местах. Сбывались давние планы, обдуманные еще с Резановым в долгие зимние ночи на Ситхе.
В коротеньком сюртуке, обсыпанном на груди табачной пылью, очкастый и низенький, с выпяченной нижней губой, Круль не сидел ни одной секунды на месте, суетился, переставлял ящики связки, бормотал, чертыхался. Солнце нагрело стенки и палубу, в каюте было жарко, но доктор не замечал духоты и лишь изредка вытирал испарину рукавом с торчавшим оттуда оборванным кружевом сорочки.
Время от времени он останавливался, доставал из заднего кармана истрепанный сафьяновый бумажник, вынимал бумажку с какими-то записями, сверялся по ней и снова продолжал расставлять и укладывать свои свертки.
После полудня Алексей вытащил его на берег. Несмотря на чудачества и задирчивый нрав бывшего лекаря, подштурман успел привязаться к неугомонному прожектеру и бродяге и весь долгий путь из Ново-Архангельска с любопытством слушал его рассказы о бесконечных приключениях. Круль исколесил всю Европу, побывал в Африке и в Китае, держал цирюльню в Санкт-Петербурге, прогорел, поступил на службу Российско-американской компании. Получех, полуитальянец, он давно уже обосновался в России, но правильно говорить по-русски не научился.
— Полюбуйтесь, сударь, хоть Калифорнией, — говорил Алексей со смехом, помогая Крулю взобраться на утес, — а то до ваших островов еще долгий путь.
А затем, перестав смеяться, сказало серьезно:
— Жаль, что Александр Андреевич сам не видит сию землю. Он мечтал о ней с господином Резановым.
— Сознание пользы Отечества уже есть радост, — назидательно ответил Круль, одолевая последнюю скалу. Он все еще думал о незаконченных сборах и нехотя следовал за Алексеем.
Но взобравшись на вершину утеса и раздвинув свою огромную подзорную трубу, Круль скоро забыл обо всем и только кряхтел, вертелся и приседал, не в силах скрыть восторга. Потом вытащил портфельчик, достал из него небольшую самодельную карту и, поправляя сползавшие очки, ткнул в нее торжествующе пальцем.
— Вот! Бути верни мои слова! Прямой дорога на островы. Все корабли идут через эти мест. Я буду там, вы здесь. Большой польза колоний. Большой польза жителям. Государь спасибо сказать будет. Баранову! Нам!
Алексей взял у него подзорную трубу. Внизу, у шлюпок, суетились люди, на берегу росла груда тюков и бочонков, отдельно лежали выгруженные на песок кожаные байдары. Две женщины хлопотали у костра. Недавно еще дикий берег казался теперь обжитым, людской гомон отгонял чаек, лениво взмывавших ввысь. Зато плоскогорье, залитое солнцем, с каймой безлесных гор, красноватые расщелины каньонов, снежная белизна Сьерры были тихи и пустынны, словно жизнь не начиналась еще на этой земле.
Неожиданно Алексей передвинул зрительную трубу. Далеко на горизонте, там, где безлесный береговой хребет врезывался в голубизну неба, вырос тоненький дымовой виток. Он тянулся вверх прямо, не утолщаясь и не уменьшаясь. Потом вдоль линии хребта возникли еще два таких столба. Они тоже тянулись прямо и в полном безветрии казались неподвижными.
— Индейцы! — сказал Алексей, чувствуя необъяснимую тревогу. Как будто кто-то невидимый следил за каждым движением на берегу.
Забыв о Круле, он заторопился разыскать Кускова. Он знал обычаи ситхинских обитателей. Там появление дымов означало сбор многих племен, чаще всего на войну. Однако дымки скоро пропали, и, кроме Алексея, их никто не увидел.
Выслушав донесение подштурмана, Кусков тоже забеспокоился. В прошлые годы местные жители встречали его на берегу, ночью, когда подходил корабль, жгли костры. В этот раз он еще не видел ни одного индейца, хотя «Вихрь» двое суток шел, не слишком удаляясь от береговой черты.
— Может, за бостонский куттер посчитали, — сказал он, трогая в левом ухе золотую серьгу. — Американцы теперь строят свои суда на наш манер… А может, идет война с гишпанцами. Поставь караулы, Леша, я побуду тут.
Он приказал никому не говорить ни слова. На свою землю люди должны ступить без опаски. Но сам не спал всю ночь.
Плохо спал и Алексей. Доктор Круль, помещавшийся с ним в одной каюте, давно уже храпел и причмокивал во сне. Голова его, повязанная на ночь по-бабьи платком, белела у открытого иллюминатора. Чуть приметно раскачивалось судно, скрипела обшивка, изредка раздавались шаги караульного матроса на озаренной молодым месяцем палубе. Казалось, никогда не наступит утро… Алексей лежал и думал и об индейцах, и о переходе на «Вихре», и о завтрашнем походе, и о судьбе, приведшей его сюда…
