Густав Эмар - Флибустьеры
Ночь сменила день, покой сменил смятение и муки, сон — великий утешитель — отягчил веки несчастных, которые, если и не спали, то впали в дремотное состояние и забыли на миг свои муки.
Вдруг среди ночи внезапно пронесся ужасный шум. Это жгучий ураган налетел на отряд, с громом и молнией разразилась гроза.
Небо приобрело чернильный оттенок, не было видно ни звездочки, ни одного лучика луны. Пустыню окутал такой густой мрак, что нельзя было различить даже самые близкие предметы.
Пораженные солдаты в ужасе вскочили. Новое неожиданное несчастье на минуту словно заставило их очнуться, инстинктивно они сбились в кучу, как овцы.
— Ураган! Ураган! — кричали все, и невозможно описать весь ужас, все отчаяние, слышавшиеся в этом крике.
Это действительно был ураган, ужасное и величественное явление природы в пустыне дель-Норте, после которого совершенно изменяется вид ее поверхности.
Ветер ревел с неслыханной силой, песок взвивался в воздух. Казалось, будто все песчаное море до самого дна хочет взлететь в воздух. Смерчи носились с ужасной быстротой, сталкивались, выли.
Они поднимали в воздух людей и животных и уносили куда-то в безысходный мрак, как соломинки.
— Ложись на землю, ложись на землю! — в исступлении кричал граф. — Это африканский самум! Ложись на землю, кому жизнь дорога!
И удивительно, все эти подавленные нечеловеческими испытаниями люди послушались, как дети, голоса своего командира — так велик ужас, внушаемый человеку смертью во тьме.
Они легли ничком, уткнувшись в песок, чтобы избежать жгучих ударов песчинок, носившихся в воздухе. Животные последовали их примеру, распростерлись по земле и вытянули шеи.
Иногда буря на минуту будто стихала, словно природа желала посмотреть на произведенные ею опустошения, насладиться мучениями несчастных. Тоща из тьмы слышались стоны, проклятия и горячие молитвы несчастных людей.
Ураган свирепствовал всю ночь, ярость его все возрастала. К утру стало тише, с восходом солнца он истощил свои силы и унесся в другие места.
Вид пустыни изменился до неузнаваемости. Там, где накануне находилась долина, теперь вырос холм. Редкие деревья, ободранные, лишенные листьев, спаленные ураганом, печально возвышались своими безжизненными скелетами. Не осталось ни одного следа, ни одной тропинки, вся поверхность стала гладкой, плоской, уплотнилась, подобно льду.
В живых остались только шестьдесят французов, остальные были увлечены вихрем или погребены под песком. Никакие поиски ни к чему не могли привести, песок покрыл их однообразным серым саваном.
Первым чувством, которое испытали оставшиеся в живых, был ужас, его сменило отчаяние, и тоща поднялись и стали неудержимо расти бесконечные вопли и стенания.
Граф, пораженный глубокой скорбью, с невыразимым сожалением глядел на этих несчастных.
Вдруг лицо его озарилось нервной улыбкой, он подошел к своей лошади, которая каким-то чудом уцелела, оседлал ее и, ласково потрепав рукой, стал напевать сквозь зубы одну из давних песенок, о которых он не вспоминал с тех пор, как покинул Париж.
Его товарищи, сохранившие еще долю рассудка, посмотрели на него с каким-то смутным беспокойством. Они сознавали, что, как ни были они несчастны, их капитан всегда представлял собой воплощение несокрушимой воли и ума, стоящего выше всех опасностей и несчастий. Две эти силы всегда оказывают сильное влияние на простых людей. В своем бедственном положении они жались к своему предводителю, как дети во время грозы жмутся к матери. Он утешал их, подавал им пример самоотречения и силы духа. Постоянно видя его бодрым, не терявшим надежды, хотя и задумчивым, могли ли они ожидать, что последнее, самое горькое несчастье наступит так быстро.
Оседлав лошадь, граф вскочил на нее и несколько минут понукал бедное животное, едва державшееся на дрожащих ногах.
— Храбрые товарищи! — вдруг закричал он. — Идите, идите ко мне! Выслушайте мой добрый совет, мое последнее слово, которое я дам вам прежде, чем расстаться.
Солдаты, качаясь от изнеможения, поднялись, кто как мог, и подошли к нему.
Граф окинул их довольным взглядом.
— Не правда ли, друзья мои, какая глупая штука — жизнь, — обратился он к ним и разразился диким смехом. — Ведь это какая-то несносная тяжелая цепь, которую приходится влачить. Сколько раз с тех пор, как мы попали в это бесконечное пекло, вам тайно приходила на ум мысль, которую я в настоящий момент решаюсь произнести во всеуслышание! И вот, признаюсь, пока у меня была надежда спасти вас, я крепился. Этой надежды больше нет. Так как с этого момента до жалкой кончины нам остается не более нескольких дней, даже, может быть, нескольких часов, то я предпочитаю покончить счеты с жизнью сейчас. Поверьте мне, последуйте моему примеру. Вперед, решайтесь, вы увидите, что я прав!
С этими словами он вынул из-за пояса пистолет.
В это время в толпе раздались крики.
— Что такое там еще случилось?
— Глядите, капитан, к нам идет, наконец, помощь, мы спасены! — закричал лейтенант Мартин Леру и, как привидение, вырос перед ним и схватил его за руки.
Граф, усмехнувшись, высвободился.
— Вы обезумели, мой бедный друг, — произнес он, глядя в ту сторону, куда указывал ему добрый лейтенант и где действительно виднелось быстро приближавшееся облако пыли. — К нам нельзя даже проникнуть, чтобы помочь, мы обречены на гибель в этой адской пустыне. Прощайте, все прощайте!
И он вновь поднял пистолет.
— Капитан! — с упреком закричал лейтенант. — Стойте, вы не имеете права убивать себя. Вы начальник и вы должны умереть последним, иначе вы трус!
Как ужаленный змеей, отпрыгнул граф, услышав упрек в трусости, и сделав движение, как бы готовясь кинуться на сержанта. Выражение его лица стало ужасным, не было сомнения, что он сошел с ума. Лейтенант невольно попятился назад.
Капитан воспользовался секундой замешательства, приложил дуло пистолета к правому виску и спустил курок. Раздался выстрел, и граф упал на песок с простреленной головой.
Оставшиеся в живых еще не успели выйти из оцепенения, в которое привело их самоубийство графа, по ужасу своему превзошедшее все, что они до сих пор перенесли, как облако пыли, которое они заметили, приблизилось, и все увидели, что это скачет отряд индейских всадников, среди которых находились двое или трое белых и одна женщина. Они мчались во весь опор по направлению к французам.
Убежденные, что это апачи, обнаружив противника, как коршуны падаль, спешат нанести последний удар, который даст им наконец давно желанное избавление от мук, французы даже и не пытались оказать ни малейшего сопротивления.
