Александр Дюма - Цезарь
Со своей стороны, Цезарь, выселив неприятеля с равнины и с холмов, велел протрубить отступление и вернул свою конницу; – так что на поле боя остались только белые нагие тела галлов и германцев, с которых уже были сорваны доспехи и одежда.
Глава 79
На следующий день настала очередь Цезаря вызывать врага на бой; но Сципион не вышел из своих укреплений.
Тем не менее, когда он увидел, что Цезарь понемногу продвинулся вдоль гор и подобрался к городу Узита, до которого ему оставалось не более четверти лье, и который снабжал его водой и продовольствием, он был вынужден вывести свои войска.
Он выстроил их в боевом порядке в четыре линии, первую из которых представляла конница вперемежку со слонами, вооруженными и с башнями на спинах. Поскольку он приближался к Цезарю в таком порядке, Цезарь подумал, что Сципион решил сражаться, и велел своим войскам построиться перед городом. Но Сципион остановился, не доходя до него.
Каждый оставался наготове, не двигаясь, до самого вечера; затем каждый вернулся в свой лагерь. На следующий день Цезарь еще больше продвинул свои укрепления, чтобы приблизиться к неприятелю.
В то время как все это происходило на суше, на море Цезарь потерпел одно поражение, если можно назвать поражением то, о чем мы сейчас расскажем. Одно из грузовых судов, принадлежавших к последнему каравану, прибывшему с Сицилии, отстав от других, было захвачено возле Тапса лодками и баркасами Вергилия, и одновременно одна галера из того же флота была захвачена морской армией Вара и Октавия.
На первом судне находился Квинт Консидий и римский всадник Луций Тацида; на другом был один центурион из четырнадцатого легиона и несколько его солдат. Солдат и центуриона привели к Сципиону, который принял их в своем трибунале.
– Поскольку благодаря вашей удаче, – сказал он, – вы попали ко мне в руки, – вы, которых, несомненно, силой принудили служить под началом у Цезаря, – оставьте ваши колебания и скажите прямо, желаете ли вы последовать делу Республики и всех честных людей, при том что вам, разумеется, будет обеспечена не только жизнь и свобода, но и хорошая награда.
Сципион говорил так в полной уверенности, что пленники с жаром примут эту его милость.
Но центурион взял слово, не назвав Сципиона императором:
– Я благодарю тебя, – сказал он, – я, твой пленник, – за то, что ты предлагаешь мне жизнь и свободу. Я охотно принял бы от тебя эти две драгоценные вещи, если бы я мог сделать это, не совершая преступления.
– Не совершая преступления? – повторил Сципион.
– Разумеется, – сказал центурион; – разве не было бы для меня преступлением выступить в бою против Цезаря, после того как я сражался за него более двадцати лет, и поднять меч на моих же собственных храбрых товарищей, ради которых я так часто рисковал жизнью?… Так что я прошу тебя, Сципион, не принуждать меня к этому. Если ты хочешь испытать свои силы, позволь мне выбрать десять человек из числа твоих пленников, и я берусь сразиться с любой из твоих когорт по твоему выбору! И тогда по исходу нашего боя ты сможешь судить об исходе всей войны.
Этот вызов привел Сципиона в ярость, и он приказал, чтобы центурион и все пленники старше тридцати пяти лет были убиты; приказ был выполнен незамедлительно.
Что же касается остальных, – то есть Тациды, Консидия и тех, кто был взят в плен одновременно с ними, – то Сципион даже не позволил привести их пред свои очи, и распределил их в разные корпуса своей армии. Цезарь узнал об этих событиях, и пришел в такое отчаяние, что разжаловал капитанов своих галер, которые крейсировали перед Тапсом для обеспечения безопасности караванов.
Где-то в это же время Цезарь впервые узнал, что такое самум.
Однажды ночью, к началу второй стражи после захода Плеяд, разразилась ужасная буря; ветер нес с собой тучи песка и камней, так что на лагерь обрушился настоящий каменный град; для солдат Сципиона, у которых было время построить шалаши, где они могли укрыться, это был пустяк; но это было настоящее бедствие для солдат Цезаря, которые почти каждую ночь разбивали лагерь на новом месте, и у которых не было свободного времени, чтобы построить себе жилища попрочнее; несчастные метались, словно безумные, пытаясь заслониться от урагана своими щитами; но их отрывало от земли, переворачивало и уносило вихрем.
Это была ужасная ночь, которая была почти равносильна разгрому; все запасы продовольствия были погублены, все костры погасли, а воздух был так насыщен электричеством, что – чудо, которое привело солдат в ужас – острия копий пятого легиона полыхали огнем.
Два или три месяца истекли, а Цезарь все не мог подвести неприятеля к решающему сражению. Наконец, когда прошло три месяца с тех пор, как Цезарь собрал почти все свои войска, когда он употребил достаточно времени на то, чтобы упражнять их в схватках со слонами, которых он велел для этой цели привезти из Италии, так что и лошади, и всадники научились храбро противостоять натиску этих животных, однажды ночью он снял лагерь и, совершив один из тех переходов, которые только он один умел совершать, 4 апреля он явился установить осаду вокруг города Тапс.
Тапсом управлял Вергилий; это был один из лучших легатов Помпея; он имел под своим командованием хороший гарнизон; но было очевидно, что если его атакует вся армия Цезаря, он не сумеет выдержать удара.
Так что Сципион был поставлен перед выбором: либо бросить на произвол судьбы одного из своих лучших военачальников, либо рискнуть дать решающее сражение. Он рискнул дать сражение. Он выступил на помощь городу и встал двумя отдельными лагерями. С учетом лагеря Юбы, это составляло три лагеря.
Цезарь трудился над линией обложения города. Он узнал, что произошло, увидел врага, оценил свое положение, велел прекратить работу, приказал отложить кирки и взяться за оружие, оставил проконсула Аквену с двумя легионами охранять лагерь и двинулся на врага.
Через час обе армии были построены. Одна часть неприятельской армии стояла наизготовку, тогда как другая трудилась над рытьем рвов; она была впереди от них, со слонами по обоим крыльям.
Цезарь расположил свои войска тремя линиями, разместил второй и десятый легион на правом крыле, восьмой и девятый – на левом, а остальные пять – в центре, и прикрыл фланг сражения лучниками, метателями из пращи и пятью когортами, предназначенными для того, чтобы сдерживать натиск слонов. Затем он обошел ряда пешком, напомнил своим старым солдатам об одержанных победах, призвал остальных не отставать от них в храбрости, и затем вдруг остановился в нерешительности, бледный и дрожащий.
Цезарь почувствовал начало приступа ужасного недуга, которому он был подвержен, – эпилепсии. В тот же миг он был окружен своими легатами, которые умоляли его не упускать такого случая, и спрашивали у него пароль. Прерывающимся голосом он сумел выговорить слово удача, которое тут же пронеслось по всему фронту сражения. Затем, чувствуя, что все его усилия побороть болезнь напрасны, и что припадок неминуем, он запретил вступать в бой.
Но было уже поздно; внезапно он услышал, как протрубили атаку. Это солдаты на правом крыле заставили трубача подать сигнал к бою.
Цезарь, как сквозь туман, увидел, как всколыхнулась его армия; но тут земля ушла у него из-под ног; небо виделось ему то черным, то кроваво-красным; он закутал голову плащом, чтобы не было видно пены, выступившей у него на губах, и упал, бормоча одно слово:
– Удача!
И в самом деле, все должна была решить только счастливая удача Цезаря, потому что на этот раз его гений был не при чем.
Это был второй Фарсал.
Солдаты Цезаря не только завладели полем боя, но и сделались хозяевами неприятельского лагеря.
Тогда помпеянцы бросились бежать в тот, где они стояли накануне; победители погнались за ними; но, добравшись до этих новых укреплений, они несколько растерялись, не зная, что делать дальше, как вдруг Цезарь, чей припадок закончился, примчался с приказом:
– Вперед, соратники! в окопы!
Второй лагерь был захвачен, как и первый. Покинутые Сципионом и Юбой, которые умчались прочь во весь опор, солдаты были безжалостно перебиты.
Цезарь не отомстил – Цезарь не мстил никогда, – но он позволил отомстить за убийство своих.
Как и в Фарсале, этому грандиозному сражению, которое назвали битвой при Тапсе, сопутствовали странные события. Один ветеран из пятого легиона увидел, как раненый слон, неистовствуя от боли, набросился на одного безоружного слугу и, пытаясь растоптать, примял его коленом, громко трубя и молотя воздух хоботом.
Он яростно бросился к зверю и метнул в него свое копье.
Слон, получив вторую рану, бросил полураздавленное тело, метнулся к своему новому противнику, обхватил его хоботом и одно мгновение помотал им в воздухе, намереваясь затем швырнуть его о землю; но как ни коротко было это мгновение, солдату хватило его, чтобы нанести слону такой сильный удар саблей по хоботу, что он отрубил его и упал на землю, все еще обвитый этой чудовищной змеей. Слон, потрясая кровавым обрубком, с ужасными криками бросился к другим слонам.
