Массимо д'Азельо - Этторе Фьерамоска, или турнир в Барлетте
Помимо копья, меча и кинжала, с которыми рыцарь не расставался, он был еще вооружен стальной палицей и секирой, подвешенными к передней луке седла.
Итальянцы особенно славились умением владеть этим видом оружия. Что касается украшений, то они были очень разнообразны, в зависимости от вкуса. На гребне шлема высился султан из павлиньего хвоста, а вокруг развевались пестрые перья. Некоторые предпочитали перьям фестоны, носившие у французов название «lambrequins». Кто надевал поверх панциря камзол, кто перевязь, а иной обладатель особенно великолепных и дорогих доспехов оставлял их открытыми. Голову коня также украшали перья или другой убор; поводья шириной в ладонь, отделанные фестонами, радовали глаз своей расцветкой и часто отличались столь искусной и богатой выделкой, что сами по себе представляли большую ценность. К гербам, изображенным на щитах, итальянцы на этот раз добавили различные девизы; на щите Фьерамоски, например, красовалась надпись: «Quid possit pateat saltern nunc Italia viritus».[36]
Наконец герольд вышел на середину поля и громко объявил запрет выражать сочувствие или неодобрение одной из сторон — будь то криками, действиями или знаками. Когда он вернулся к судьям, трубач сыграл первый сигнал, затем второй: можно было услышать, как муха пролетит. Прозвучал третий, — и вот рыцари все как один отпустили поводья и, пригнувшись к холке коней, вонзив им в бока шпоры, словно взвились в воздух, потом устремились навстречу друг другу сначала рысью, а там и во весь опор, одни с криком: «Да здравствует Италия», а другие — «Да здравствует Франция!» И возгласы эти неслись до самого моря. Противников разделяло расстояние шагов в полтораста. Но они еще не успели сойтись, как исчезли в клубах пыли, которые все росли и сгущались и наконец полностью обволокли их, подобно туче, как раз в то мгновение, когда они сшиблись друг с другом. Кони столкнулись лбами, копья всадников ударились, ломаясь о вражеские щиты и панцири. Казалось, что с грохотом мчится по горному склону лавина — вначале беспрепятственно, а потом налетает на лес, где ломает, рвет, крушит и уничтожает все, что попадается ей на пути.
Пыль скрыла от глаз зрителей первую схватку; сквозь ее завесу едва можно было разглядеть, как поблескивало на солнце оружие да взлетали в воздух обрывки перьев, изодранных в бою; они кружились, словно подхваченные вихрем, и ветер уносил их далеко от поля битвы. Гром сражения эхом отдавался в окрестных долинах; Диего Гарсиа то и дело колотил себя кулаками по бедрам — в восторге и в то же время в ярости оттого, что он здесь, а не в гуще боя. Остальные же зрители, потрясенные, застыли в полной неподвижности.
На несколько мгновений все воины сбились в кучу, и только по ярким искрам, вспыхивавшим то здесь, то там в густой пыли, можно было догадаться, что рыцари взялись за мечи; и такой звон и дробный стук стоял кругом, словно на поле работало десятка два наковален.
Под ослепительными лучами солнца вся эта бесформенная груда вращалась вокруг собственной оси и напоминала еле видное из-за дыма колесо потешных огней, так причудливо и стремительно все это двигалось, сжималось, растягивалось и крутилось.
Страстное желание зрителей хоть что-то наконец увидеть и узнать, на чью долю выпал первый успех, готово было вот-вот прорваться криком; громкий говор все нарастал, но внезапно стих, когда раздались звуки труб, а из беспорядочной толчеи вырвался конь без всадника, такой запыленный, что нельзя было разобрать, какого цвета его седло. Он мчался вскачь по полю и путался в обрывках изодранного повода, наступая на него то одной, то другой ногой; узда не давала ему поднять голову, и он едва не падал, а из глубокой раны на спине фонтаном хлестала черная кровь, отмечая его путь. Пробежав еще немного, конь обессилел и упал на колени, а потом рухнул на землю; как выяснилось, он принадлежал одному из французов.
Между тем рыцари сошлись попарно и бились на мечах, нанося и отражая могучие удары; каждый обходил противника, стараясь занять наиболее выгодную позицию, и таким образом круг все расширялся, и постепенно распутывался тесный клубок первой схватки. Ветер рассеял пыль, и взорам открылось поле боя.
Тогда все увидели, что упавший всадник был Мартеллен де Ламбри, а бился с ним, на его беду, Фанфулла из Лоди. Со свойственной ему неистовой яростью, в которой сочетались редкая отвага и невероятная ловкость, Фанфулла насквозь проткнул копьем забрало неприятеля, так что тот с размаху грянулся оземь; нанеся этот удар, Фанфулла закричал, покрывая голосом грохот боя:
— Первый!
Невдалеке он заметил Ламотта, который потерял стремя под натиском Фьерамоски; тогда Фанфулла крикнул ему:
— Денег не хватит… Денег-то мало!
К этому мгновению кольцо сражающихся расширялось. Фанфулла сказал выбитому из седла французу:
— Ты мой пленник…
Но тот внезапно вскочил на ноги и вместо ответа нанес ему удар мечом, который только скользнул по блестящим латам лодийца. В ту же секунду двуручный меч Фанфуллы обрушился на шлем врага, и тот еще не опомнившийся от первого удара, ела удержался на ногах; а Фанфулла наносил ему удар за ударом, приговаривая всякий раз:
— Мало денег, мало, мало!
Разил он мечом с такой силой, что слова вырывались у него с уханьем, как у дровосека, когда он вонзает топор в дерево.
Француз, несмотря на все усилия, не мог сопротивляться этому вихрю; он упал, оглушенный, но все еще не хотел сдаваться; тогда взбешенный Фанфулла улучил мгновение, когда тот приподнялся на одно колено, и уложил его последним ударом со словами:
— Ну что, хватит с тебя?
Баярд увидел, что его рыцарь понапрасну жертвует жизнью, и послал на поле посредника, который бросил жезл между противниками и громко возвестил:
— Martellin de Lambris prisonnier![37]
Несколько человек помогли французу встать и, поддерживая его, отвели к синьору Просперо.
— Да благословит Господь твою руку! — крикнул Колонна победителю.
Он поручил своей страже французского барона, который не дал снять с себя шлем, улегся под дубом и застыл в молчании и неподвижности.
Фанфулла повернул лошадь, пустил ее вскачь и снова устремился в гущу боя; он поглядывал по сторонам, ища, куда бы приложить свои силы, и, как бы играя, описывал мечом круги в воздухе — искусство, в котором он не имел себе равных во всем войске. Наконец он охватил взглядом всю картину сражения и понял, что противнику счастье не улыбается, а итальянцы отлично справляются со своим делом; тогда Фанфулла снова возвысил голос, повторяя имя Ламотта и свою присказку: «А денег-то мало!» Распевал он эти словечки на мотив известной песни, которую в ту пору пели на улицах слепцы. Он так беззаботно дурачился в седле, так искусно и легко играл мечом и так забавно сочеталось все это с его насмешливой песенкой, что, даже суровое лицо синьора Просперо на мгновение озарилось улыбкой.
