Михаил Попов - Темные воды Тибра
Сулла одной рукой обнимал Валерию за плечо и что-то шептал ей на ухо, она держала его за пояс и слушала так, словно готова была предаваться этому занятию еще тысячу лет.
Никто на земле ни под каким предлогом не посмел бы порушить этот союз перешептывающихся – как будто они уже в раю – душ. Только цикады со своим стрекотом были допущены сюда, но эти звуки были так привычны, что их не замечали.
Но вот из темноты появился человек, который готов был нарушить идиллию. Он появился за спинами у любовавшихся картинами звездного свода.
Он молчал, но его было слышно по звуку дыхания.
– Карма, – произнес Сулла, и никакого выраженного отношения не прозвучало в этом голосе. Ни радости, ни осуждения, ни возмущения, ни скуки.
– Да, это я, господин, – прошептал раб.
– Где же ты был все эти дни? Я чуть было не объявил тебя беглым.
Карма усмехнулся шутке хозяина, вернее, не шутке, а тому, что хозяин способен шутить.
– Я был в Риме.
Сулла ласково подышал в ухо Валерии.
– В твоем голосе слышится какая-то угроза, раб.
– Если хочешь знать, она там не только слышится, она там есть на самом деле.
– Не ты ли мне угрожаешь?
– Тебе угрожает Рим.
Это звучное и даже многозначительное заявление никак не повлияло на поведение Суллы. Он продолжал обниматься с любимой женщиной и любоваться звездами.
– И в чем же это выражается?
– Они избрали консулами Публия Сервилия и Аппия Клавдия, представляешь?!
– Да, не лучший выбор, много амбиции, мало… В общем, они, я разумею римлян, еще наплачутся с ними.
– И это после того, как я настаивал, уговаривал, требовал, извел двести тысяч сестерциев… – Карма задохнулся от ярости и стал шумно чесать щеку.
– А кто тебя просил настаивать, угрожать, в конце концов, кто тебя просил тратить мои деньги на такие… глупости, как предвыборная борьба?
– Но ты же сам…
Сулла повернулся, нежно приобняв Валерию.
– Что я сам?
– Ты хотел, чтобы консулами не были эти, как ты сам выразился, златорунные, но бараны.
Сулла вздохнул.
– Ты слишком буквально меня понял.
Карма обессиленно сел на каменный выступ.
– Что же теперь делать?
Диктатор подошел к нему и с неожиданной симпатией потрепал по голове.
– У тебя такое впечатление, что мир рушится, да?
Раб поднял на него по-собачьи блеснувшие глаза.
– Что-то вроде этого.
– Ладно, – сказал Сулла после короткого раздумья, – я собирался завтра порыбачить, потом заняться огородом, но ради своего раба, вернейшего, стариннейшего друга, я изменю свои планы. И думаю, что ты наконец-то что-то поймешь.
– Пока не понимаю.
– Завтра на рассвете мы выезжаем в Рим.
Весть о том, что после шестинедельного отсутствия Луций Корнелий Сулла прибывает в Рим, произвела большое впечатление в городе; если бы в то время был в ходу порох, можно было бы сказать, что это был эффект разорвавшейся бомбы.
Вновь избранные консулы испугались. Конечно, никогда еще такого не бывало, чтобы должностные лица, вступившие в исполнение… но Сулла может все.
Может быть, его обидело, что церемония вступления в должность прошла без его участия?
Но как она могла пройти с его участием, если ему было послано до сотни приглашений и получено столько же отказов. Если было велено им самим до десятка раз проводить эту церемонию без него, ибо ему плевать, как она пройдет и кто именно будет избран.
В этом ответе, несомненно, усмотрели проявление всевластья и всемогущества. Только человек, владеющий всем, может позволить себе до такой степени ничем не интересоваться.
Но вот поговаривают, его доверенный раб Карма торчал в городе с мешком денег во время выборов. Не проверял ли, с его обезьяньей помощью, великий Сулла, насколько лоялен великий город по отношению к своему истинному правителю?
Может статься, что раб вел свою игру.
Но на это многие возмущенно и справедливо замечали, что лучше пойти и принять яду в теплой ванне, чем отдать назначение римских консулов рабам.
– Но не просто же рабам? – робко пели другие.
– Все равно, – отвечали самые гордые, – пусть вся кровь вон, зато честь при мне.
– Тем не менее – приезжает.
– Вступил в город через Эсквилинские ворота.
– Не намек ли это на события первой Реставрации? Тогда тоже основные дела делались у этих ворот.
– Остановился в бывшем доме Сульпиция!
– Нет, что такое вы говорите?! В доме Цинны! Луция Корнелия Цинны. Если бы Сульпиция, то это бы еще ничего. А вот Цинна – это дурной знак.
– И, говорят, не привел с собой ни одного легионера, кроме почетной охраны и ликторов.
Все восприняли это как особенно дурной знак. Самые предусмотрительные лавочники – в городе всегда есть такие, излишняя подозрительность сильно мешает их торговле, но рано или поздно спасает жизнь, так вот такие лавочники, по большей части выходцы из Лукании и Этрурии, стали закрывать лавки.
Но количество тех, кто ждал огромных, непременных и скорых благодеяний, было значительно больше. Конечно, размышляли они, Сулла отсутствовал полтора месяца только с одной целью – накопить побольше богатств, которые можно было бы обрушить на головы римского народа.
– Выступать он будет завтра?
– Завтра!
– На форуме?!
– Где же еще?
С самого раннего утра народ начал стягиваться к этому историческому месту. Несли с собой складные стулья, подушки, съестные припасы, кувшины с вином и особые бурдюки, применявшиеся в качестве переносных туалетов.
Форум кипел с самого утра, хотя было известно всем, что если правитель и захочет что-то сказать своим подданным, то не раньше полудня, ибо так он поступал всегда.
И Публий Сервилий и Аппий Клавдий позаботились о том, чтобы в собравшейся толпе были не только вооруженные люди из консульской стражи, положенной по закону, но и несколько сотен переодетых, с ножами под одеждой – на случай возникновения «беспорядков», так они говорили между собой, втайне прекрасно себе представляя, что эти убийцы понадобятся им, скорее всего, для другого – для физического устранения Суллы, если тот потребует публичного отречения консулов от власти.
Консулы успели даже провести ночные тайные переговоры с народным трибуном Гаем Метрономом, они пытались объяснить ему, что потеря власти консулами неизбежно повлечет за собою и его отстранение от должности, ибо Сулла задумал не что иное, как полную и окончательную диктатуру, на манер той, к которой прибегал в свое время Писистрат в Афинах. А может, и того хуже – он объявит себя царем.
