Григорий Кроних - Приключения Неуловимых Мстителей
Узкие брючки в мелкую полоску придавали ему комичный вид, но это ничуть не смущало франта. Он вышел на середину рынка и провозгласил:
— Последняя гастроль артиста! Солиста императорского театра драмы, ха-ха-ха, и комедии! — И ринулся навстречу публике, разводя в приветствии ручки. — Да-а, уж то-то шумели базары в этих щедрых краях, а теперь…
Артист обошел редких торговок, на пустых прилавках перед которыми лежали жалкие кучки овощей, семечек и неизвестно откуда взявшаяся медная змея бас-геликона. К франту со всех сторон стали сбегаться деревенские мальчишки.
— А что теперь? — спросила тетка, продававшая бульбу.
— Свобода. Шевелись, народ, подтяни живот. Приказано торговать и веселиться. То-то никому не спится! — Человечек закрутился ужом, его обступила ребятня и зеваки. — А я вам так скажу, родненькие вы мои: вываливай все из амбара, а то ведь возьмут даром. Бабуся, спешите видеть! Артист поманил пальцем старуху. — Я ведь тут проездом. Сегодня, вечерней лошадью, я уезжаю в свой любимый город Одессу. Город каштанов и куплетистов.
Зрителей собралось достаточно, и тут же из-за занавеса раздалась граммофонная музыка, бравурная и веселая, под стать франтоватому персонажу.
Скорым шагом артист подошел к помосту и взлетел наверх. С ним и деревенская эстрада казалась настоящей. Человечек бодро запел:
— Я Буба Касторский — одесский оригинальный куплетист. Пою себе куплеты я, кажется, — ничего. Пою себе налево, пою себе направо…
Пространство внизу быстро заполнилось народом, но опоздавшие все еще сбегались. При виде комичной чечетки Бубы просто нельзя удержаться от смеха. Он выделывал ногами кренделя, подпрыгивал и вертелся волчком.
— И так, как я пою, — уже никто не может петь! А почему? Да потому что я — Буба Касторский, оригинальный куплетист!
Толпа у эстрады развеселилась вовсю. Смех слышен до окраины села.
Привлеченный шумом Данька прервал разведку и пробрался между людей поближе к месту действия. Щурясь на солнце, он с улыбкой глядел на артиста. Касторский плюхнулся на край эстрады, ловко уронил канотье и тут же напялил снова.
— Давно уж ходят слухи, слыхал я от старухи, что рано по утру то там, то тут — ку-ку! ку-ку! ку-ку, ку-ку, ку-ка-ре-ку! — Артист подскочил, словно внутри у него сработала заводная пружина. — А я — Буба Касторский, оригинальный куплетист! Пою себе куплеты…
Даниил отошел от эстрады и вдруг услышал рассказ одной станичницы:
— Смотрю, стоит моя Нюрка, а на рогу у ей бумага, а в бумаге написано: "Воротаем тебе, тетка Марфа, коровку, бандитов не бойся, а сунутся, одно будет — смерть".
— Знак у них такой, — таинственно говорила товаркам другая крестьянка, — кукушка кукует, а петух отзывается. — Она обернулась и сообщила оказавшемуся рядом Даньке: — Говорят, сам Буденный знак этот придумал, истинный Бог! — перекрестилась она.
Буба закончил эксцентричный танец. Под комической, как у клоуна в цирке, маской прятался виртуозный танцор. Он раскланялся и вдруг замер. Публика невольно посмотрела туда же, что и он. На дальнем конце улицы показалась группа всадников.
— Едут! — крикнул кто-то, и веселые лица станичников мгновенно вытянулись. Они узнали возвращающегося с отрядом Лютого…
8
Сидор с утра бросился в погоню за "мстителями", угнавшими стадо, но ни их, ни коров найти не смог. Таинственным образом коровьи следы обрывались на кладбище, и сколько ни кружили по окрестным дорогам казачки, толку не было, пришлось вернуться ни с чем.
— Выступает белокурая Жазиль! — объявил Касторский и уже взял в руки скрипку, а через плечо у него наготове висела гитара. Буба заиграл романс, и из-за занавеса появилась певица — крашеная блондинка с мушкой на длинном лошадином лице, в черном испанском платье с приколотым красным цветком, с ее плеч спадала черная же ажурная шаль.
Неумолимо приближался стук копыт, всадники направили коней к толпе на площади. Станичники тут же стали потихоньку расходиться. Данька задержался, чтобы пересчитать казачков и разглядеть, кто чем вооружен.
— Эта ночь будет жить в нашей памяти вечно, эта ночь покоренных певучих сердец, — затянула дива романс.
Лютый подъехал к самой эстраде, остановился прямо напротив певицы. Он и одет, как для театра: в белую рубаху и черкеску с серебряными газырями. В возбуждении Сидор покручивает пышный ус. На руке его, как обычно, висит плетка, а через плечо — кобура маузера.
— До утра ты шептал мне так страстно и нежно, что со мною пойдешь под венец. Ночь прошла, ночь прошла, снова хмурое утро. Снова дождь, снова дождь, непогода, туман. Ночь прошла, ночь прошла, и поверить мне трудно: так закончен последний романс… — Пела Жазиль с придыханиями, старательно подражая чьим-то чужим интонациям.
Бурнаши с детским восторгом обрадовались артистке, а Лютый вообще смотрел гоголем. Да и дама, в тон романсу, томно глядела на атамана. Буба со скрипки перешел на гитару, и ритм музыки сменился на испано-танцевальный. Жазиль бросила Сидору шаль, тот ловко поймал ее на рукоять плетки. Певица танцевала, дробно стуча кастаньетами и размахивая во всю ширь богатым подолом черного кружевного платья. Казачки смеялись, и если бы не проклятая трезвость — сами пустились бы в пляс.
Даньке пора бы уже уйти от греха подальше, но он все медлил, с ненавистью следя за главным бандитом. Лютый, несмотря на увлечение певичкой, почувствовал взгляд хлопца и оглянулся. Их глаза встретились, и Данька, наконец, стряхнул оцепенение. Он нырнул под шею лошади, стоящей за ним, проскользнул между парой следующих, и Сидор потерял его из виду. Но краткого мгновения хватило, чтобы Лютый узнал паренька. Он мгновенно забыл о Жазили и спустился на землю.
Данька быстрым шагом пересек одну улицу, потом следующую и только тут оглянулся. Погони не было. Успокоившись, он повернул за угол дома и наткнулся на Лютого. Тот стоял у плетня и, не приближаясь, исподлобья глядел на подростка. От неожиданности Данька замер. Потом развернулся и бросился бежать.
Какой-то бандит поставил ему подножку, и Данька шлепнулся в пыль. Это вызвало общий хохот.
— Ну, что ржете, жеребцы! Сбили мальца и довольны? — неожиданно вступился Лютый и, помахивая нагайкой, подошел к Даньке. — А отец-то твой вроде половчее был, а? Не ушибся?
Данька встал. Лютый покровительственно взял паренька за шею.
— Ладно, ладно. Пошли, щусенок, кваску попьем, — Сидор подвел хлопца к стоящей неподалеку бочке, где бурнаши утоляли жажду. У импровизированного прилавка Лютый обнял Даньку за плечи и почти ласково сказал:
