Павел Макаров - Адъютант генерала Май-Маевского
— Владимир Зенонович, смотрите, как бы нам вместо цветов не бросили бомбу.
— Да, это можно ожидать... — согласился Май-Маевский.
Автомобиль остановился. Деникин, сопровождаемый свитой, поздоровался с войсками. Громовое «ура» войск и буржуазии слилось с перезвоном колоколов. Из собора вышло духовенство в полном торжественном облачении, во главе с епископом, который осенил Деникина крестным знамением, — так встречали раньше монархов.
После долгого моления о даровании победы над красными, Деникин пропустил войска и поехал на банкет. Шампанское лилось рекой, провозглашались бесконечные тосты. Деникин беседовал с Май-Маевским:
— Как ни говорите, Антон Иванович, нам приходится считаться с силой красных. Недавно я просматривал в «Осваге» картину «Выпуск красных курсантов», где Подвойский перед выпуском говорил напутственную речь. Представьте, какая образцовая дисциплина! Это не то, что было раньше: настоящие юнкера! Откуда у Троцкого такой талант в военном деле?! Надо отдать справедливость, у него есть организаторские способности, — сказал Май-Маевский.
Деникин тупо посмотрел на бутылки с шампанским, потом, слегка повернувшись и качнув головой, с озлоблением ответил:
— Да, эта жидовская морда имеет большую голову! Если бы он попался в плен, я бы не иначе, как в Москве, произвел его в генералы и повесил на площади. — И, помолчав, добавил: — Два заправилы — Ленин и Троцкий. Один управляет, другой уговаривает тыл.
Генералы смолкли.
— Ну их ко всем чертям, давайте выпьем за скорейшее прибытие в Москву, — предложил Деникин и чокнулся с Май-Маевским.
Прощаясь, Деникин озабоченно распорядился:
— Вы все-таки, Владимир Зенонович, не очень-то двигайте ваши доблестные части. Колчак подходит к Вятке, перейдет Волгу, займет Нижний-Новгород, а там и Москва. Мы можем остаться за бортом, пусть его немного осадят. А Москву мы всегда успеем взять.
ШКУРО ПРОИЗВОДИТ СЕБЯ В ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТЫ
Генерал Андрей Григорьевич Шкуро
Когда генерала Покровского произвели в генерал-лейтенанты, Шкуро пришел к Май-Маевскому в кабинет и еще с порога закричал:
— Отец, что это значит?! Покровский произведен, а я что, хуже его, что ли? Завтра к девяти часам произвести меня в генерал-лейтенанты! Иначе, сам знаешь, что может получиться. Потом я тебе заявляю, пусть ставка...
(тут он скверно выругался); доведут они меня, что я с корпусом вместо фронта поеду в Екатеринодар и кого надо повешу.
— Успокойся, успокойся! Что с тобой, Андрюша? Ты был представлен вместе с Покровским, но почему-то его произвели раньше тебя. Я сегодня буду говорить по прямому проводу о положении на фронте и, в частности, справлюсь о твоем производстве.
Шкуро мрачно молчал.
— Андрюша, я забыл сказать... слышал такую чушь про тебя, — никак не могу поверить. Говорят: ты производишь в офицеры по своему усмотрению, помимо ставки. Правда ли это?— спросил Май-Маевский.
— Отец, а что если — не чушь, а действительность? Как ты на это смотришь? — засмеялся Шкуро.
— Я считаю, что такое явление в армии недопустимо. Представь картину, если комкоры начнут производить самостоятельно в своих частях. Получится такая неразбериха, всякие награды и чины потеряют значение!—уже зло объяснил Май-Маевский.
— Отец, какое имеет право Деникин производить? Я хуже его, что ли? Я так же могу производить, как и он. И в этом не вижу ничего плохого. Цель оправдывает средства, — сказал Шкуро.
— Но позволь! Почему же ты настаиваешь на своем производстве через ставку? Ты мог бы надеть погоны, какие тебе нравятся, и все дело.
— Нет, отец, ты меня не понимаешь. Мы в трех соснах заблудились. Старшинство необходимо. Я же не произвожу в генералы, — это дело ставки. Но произвести в хорунжие и есаулы — это другое дело. Тут уже ничего не поделаешь: нужно, и делу конец, — твердо сказал Шкуро.
— Нет, нет! Я с тобой не согласен. Ты меня прости, это — произвол. Зачем нужны формальности твоего производства? — раздражался все больше Май-Маевский.
— Ха-ха-ха, я не хочу разговорчиков: «Шкуро произвел себя в генералы». Когда по моему положению мне нужно было быть полковником и генералом, я, будучи на Кубани, сказал раде: произвести меня! И моментально был генерал-майором. Хотя и артачились немного, но это не важно.
Никто не может сказать, что я сам себя произвел. Меня произвела рада.
— Другими словами, ты, пользуясь давлением на раду, сам себя произвел, — засмеялся Май-Маевский,
Шкуро встал с кресла, самодовольно улыбаясь:
— Оставим эти ненужные разговорчики. Повторяю: цель оправдывает средства. Лучше скажи, где думаешь провести сегодня время? Не поедешь ли ты к добрым армянам? (крупные богачи в Ростове), — сказал Шкуро.
— А тебя, что, приглашали? — иронически спросил Май- Маевский.
— На что! — смеясь, ответил Шкуро. — Чудишь ты, отец. Те времена прошли. А на что у меня Федька? Встал я сегодня утром и думаю, где бы хорошо время провести? Крикнул: «Федька, бери машину, поезжай к армянам и скажи, что генерал Шкуро в три часа приедет в гости». Вот и дело. А ты думаешь, отец, не приготовят ликерчики? О, все на ять будет: музыка, девочки. Что то особенное!
— С удовольствием бы, Андрюша, поехал, но у меня много оперативных дел.
Шкуро перебил:
— Брось, отец! У тебя вечно операция и операция. Не торопись: в Москву всегда сумеем попасть. Ты знаешь, отец, если хочешь, я сразу буду в Москве. Твой Мамонтов против меня ничего не стоит.
— Что ты, Андрюша, шутки, что ли, шутишь?! Ну, прорвешь фронт, я в этом не сомневаюсь, пойдешь вперед, даже славируешь, так что попадешь в Москву, ну а потом?
— А потом три дня попьянствую, повешу кого надо, и пулю в лоб.
— Но ведь это безумие! Сам погибнешь и корпус погубишь.
— А для чего мы живем?! За такие минуты удовольствия я всегда готов жизнь отдать. Но мы с тобой заговорились долго. Если хочешь, то я Федьку пришлю. Он тебя отвезет на вечер.
— Нет уж, Андрюша, поезжай ты. А я, сказал тебе, очень занят. В следующий раз с удовольствием.
Выйдя из кабинета, Шкуро крикнул:
— Федька, машина готова?
— Есть!
Я посмотрел в окно. Кубанцы подняли шашки на подвес. Шкуро садился в автомобиль и наказывал своему адъютанту:
— Федька, ты такой же караул ставь всегда и везде, где я остановлюсь.
Машина тронулась. Шкуро полулежал на мягких подушках авто, шинель распахнулась, бандит выставлял напоказ красную подкладку.
После ухода Шкуро, Май-Маевский впал в раздумье, выкуривая папиросу за папиросой. Встав, прошелся по комнате, обернулся ко мне:
