Николь Галланд - Трон императора: История Четвертого крестового похода
Прежде чем о нас вспомнили, у Византии появился новый император — не узурпатор и не претендент.
41
Пилигримы потерпели поражение от той самой системы, которую, по их заявлениям, пытались поддержать. Предрассветным темным утром слепого Исаака и его молодую красавицу жену Маргариту посадили на трон в полном императорском облачении, включая мою любимую деталь туалета — пурпурные туфли. Весь дворец, не спавший всю ночь, готовился присягнуть на верность Исааку, хотя всего за несколько часов до этого придворные вели горячие переговоры от имени человека, лишившего Исаака зрения и трона.
— Они, видимо, привыкли к незаконному захвату власти, — заметил я, когда до нашей камеры дошло известие о восстановлении Исаака на троне.
Мурзуфл с горечью пояснил, что так уж повелось в Станполи (так ласково называли Константинополь местные жители). Победили одного человека, а не народ. Город может подвергнуться атаке и даже разрушению, но никогда не будет завоеван. Из-за его величины и населенности не было разумных причин брать его штурмом. Другое дело — стать его новым императором. Такие вопросы решались путем дворцовых интриг или на поле битвы, за городскими стенами. («И неизменно в этом были замешаны безумцы, — заметил он. — Ну разве разумный человек захочет стать здешним василевсом? Если можно пользоваться всеми благами хорошей жизни без всякого бремени ответственности, то зачем надевать корону? Без такого украшения на голове легче пить, и есть, и танцевать, и ласкать женскую грудь».)
Сами горожане, от последних нищих до богатейших аристократов, соблюдали привычный уклад жизни, разве что вносили несколько искусных изменений в угоду тому, кто теперь находился у власти. Народ, видя, что их повелитель лишился трона, просто принимал следующего — возможно, неохотно, но при этом ни разу не поднял восстания, чтобы предотвратить дворцовый переворот. Единственным исключением была судьба легендарного Андроника Комнина, который взошел на трон и пал под шумное народное одобрение. Но в целом люди были слишком заняты собственными делами. Так уж повелось в Станполи. Такова была привилегия могущественного и богатого народа.
— Мы считаемся самой большой силой в христианском мире в течение нескольких столетий, несмотря на частые смены власти, значит, ясно, что мы ведем себя правильно, — весело заключил Мурзуфл с легкой насмешкой, но вполне искренне.
Я покачал головой.
— Это настолько чуждо моей собственной жизни, что мне на ум даже не приходит ни одна острота.
— Все в порядке, — снисходительно сказал он. — Все равно я остроумнее тебя. Ты будешь хитрым, а я остроумным, и мы еще зададим жару! О, какие брови мы себе отрастим! Если вы простите мою грубость, прелестная дама…
Ночью до царевича Алексея дошло известие, что его отец, Исаак, восстановлен на троне. Если подробнее, то известие дошло в виде двух людей. Одним из них был византийский гонец, который нес лампу и хорошо знал местность. Вторым был Отто Франкфуртский, освобожденный вновь коронованным Исааком, чтобы доказать армии пилигримов, что он протягивает им руку дружбы. Конфликт между константинопольским троном и крестоносцами был исчерпан. Меч теперь заменит оливковая ветвь.
— Но остается одна маленькая загвоздка, — заметили. — Исаак не заключал сделки с пилигримами. Ее заключил Алексей. И ему нужно сесть на трон, чтобы исполнить свою часть договора. Но трон достался Исааку, причем по праву, так что нет никаких веских причин заменять его Алексеем.
— Исаак слеп, — напомнила мне Джамиля, — и если уж на то пошло, слабоумен.
— Что ж, они могли бы стать соправителями, — игриво предложил я. — В этом не больше логики, чем в том, что мы до сих пор видели.
— Хочешь — верь, хочешь — не верь, но в этих краях так принято, если правитель стареет или слабеет, — сказала Джамиля. — Судя по твоим поступкам, им следовало бы привлечь тебя к царствованию.
Утро перерастало в полдень, когда нас наконец выставили из дворца, потому что никто не знал, что с нами делать. Разумеется, никто на самом деле не поверил, будто я обладаю сверхъестественной силой, кроме императора Исаака, который, услышав мою историю, захотел встретиться со мной. Он был очарован моими мистическими способностями и пригласил меня вернуться в любое время и предсказать ему будущее, пообещав щедрую награду.
В качестве последнего слова мудрости я посоветовал ему освободить его верного друга Алексея Дуку по прозвищу Мурзуфл и восстановить при дворе. Это все равно наверняка бы произошло, но Исаак проникся ко мне особой симпатией за внимание к судьбе заключенного.
А потом наконец мы оказались на свободе.
Нас выпустили без церемоний через парадные ворота. На тот случай если кто-то за нами наблюдал, мы двинулись на юг вдоль прибрежной стены, словно направлялись к Латинскому кварталу, и уже через сотню шагов вышли к обугленным остаткам этой части города.
Район был большой, а разрушения в нем носили катастрофический характер: многие акры земли на трех самых больших холмах плюс еще часть территории на плоской равнине, уходящей в глубь материка. Плотность населения была невысока, так как жили здесь в основном аристократы в своих дворцах, зато было чему гореть. Если в пожаре гибнут живые люди, то долго еще стоит особый отвратительный смрад, заставляющий тело реагировать мгновенно: хочется вывернуться наизнанку, зарыдать и тут же унести ноги. Так и было со мной в Пере. Здесь же — ничего подобного. Пахло в основном дымом от сгоревшего дерева, к которому изредка примешивался острый запах каких-то красок или сплавов. Здесь когда-то жили состоятельные люди со слугами и многочисленными домочадцами, и все они теперь оказались бездомными. Сотни погорельцев, измазанных сажей, рылись в дымящихся руинах, рыдали или яростно кричали, спорили друг с другом, проклиная франков и узурпатора. У них не было причин связывать Джамилю с армией пилигримов, но я со своими коротко стриженными волосами и бородой никак не тянул на грека. И мы были чужаки. Здешние жители хорошо знали друг друга, так что наша пара сразу бросалась в глаза. Мы смущенно остановились. Обе ладошки Джамили оказались в моей руке.
Ну вот и настал момент.
— Иди без меня, — сказал я. — Глупо тащить тебя обратно в лагерь. Ты могла бы затеряться в городе и выбрать себе любую судьбу, какую захочешь.
— У тебя чуткое ухо, через пару месяцев ты бы тоже заговорил по-гречески, — сказала она и отняла руку, покраснев, но не глядя мне в глаза.
У меня даже закружилась голова, когда я представил, как мы будем растить с ней милых греческих ребятишек в нашем тихом, уютном греческом домике. Мурзуфл стал бы их крестным, научил бы неприличным шуткам. Я бы освоил местный музыкальный стиль и играл бы при дворе. Мы были бы счастливы, занимались бы только своими делами и не лезли в чужие…
Нет.
— Куда бы дальше ни двинулась армия, таких людей будет больше.
Я показал на скорбящих и погорельцев.
— И ты думаешь, что способен остановить зло, оставшись с пилигримами? — Джамиля по-прежнему не смотрела на меня. — Вместо того, чтобы пойти со мной?
— Я не способен это остановить. Возможно, Грегору удастся, но только с моей помощью. — «Поэтому давай вместе вернемся в лагерь», — хотелось мне сказать, но, разумеется, я не предложил ей подобной глупости. — Этот город мне чужой, но когда-то он был тебе домом, — настаивал я из чувства долга.
— Только не этот город. — Она слабо махнула в сторону бухты. — Пера. Я почти не знала города, редко здесь бывала. Моим домом была Пера и ее люди, но и того и другого больше нет. Теперь у меня нет другого дома, кроме шатра Грегора, и нет родных, кроме вашей компании. Даже если Бонифаций обнаружит, что я жива, то, думаю, он в конце концов откажется от своего идиотского маскарада, раз получил теперь желаемое. Он не станет больше заниматься мною.
Мне так сильно хотелось того же самого, что способность здраво рассуждать куда-то исчезла. Ну конечно, это плохая идея, и я попытался вспомнить почему.
— И ты, и Грегор рискуете, если станет известно, что он приютил иудейку, — сказал я, снова повинуясь чувству долга.
— Если Грегор захочет, чтобы я ушла, придется так и сделать, — ответила она. — Но сначала нам нужно спросить его. — Она робко взяла меня за руку. — Идем же, Галахад.[37]
— Что, обязательно быть Галахадом? — возмутился я. — Галахад никогда не веселился.
Джамиля улыбнулась. Руки у нее были теплые. Они сжали мои пальцы. Мы оба слегка поежились, а потом поспешили обратно на север, к воротам возле Влахерны, через которые вошли вчера. Выйти из них оказалось проще простого. Отсюда до лагеря пилигримов было рукой подать, предстояло лишь подняться по небольшому склону в сторону монастыря.
