Сергей Булыга - Шпоры на босу ногу
– Мадам, но где же это мы… – начал было сержант.
– О, насчет этого можете не беспокоиться! – поспешно перебила его Мадам. – Это совсем неподалеку. А какое чудесное место! Добротный, крепкий двухэтажный дом. Большая, даже просто огромная, на два этажа печь. Печь, пышущая жаром, господа! И, что в нашем положении весьма немаловажно, там нет никого постороннего. Там вообще нет никого, кроме хозяина и его верных слуг!
– Это ваш дом? – спросил сержант.
– Нет, – сказала Мадам. – Но одного очень преданного мне человека. Так что? Будем здесь мерзнуть и дальше? Или как?
Сержант молчал. А Чико, не стерпев, заговорил – очень сердито:
– Да, у меня отморожен язык и я бы должен был молчать, чтобы он и вовсе не отвалился. Но еще больше я боюсь того, что если мы отправимся вместе с вами, Мадам, то у меня отлетит голова!
Мадам внимательно посмотрела на Чико – так, будто бы она и в самом деле прикидывала, крепко ли держится его голова на плечах… Но так ничего об этом и не сказала, а вновь повернулась к сержанту и продолжила:
– Я очень люблю бывать в том доме. А еще там вокруг такой чудесный лес! Еще когда я была вот такой, – и Мадам показала, какой именно, то есть лет, может быть, пяти, не больше…
– Ну, вот! Вы все же не француженка! – с жаром воскликнул Чико.
– Да, – согласно кивнула Мадам. – Да, а что? И чего это вы вскочили? Садитесь.
Чико покорно сел. И вот такими вот огромным глазами смотрел на Мадам. А Мадам сказала:
– Да, я не француженка, верно. Но и не русская. Я родилась в этих местах. А если же о том, что всех всегда интересует… – И тут Мадам нахмурилась. – Так скажу вот что: в последнее время мы весьма небогаты.
– А как это «в последнее»? – спросил сержант.
– А так, что после известных событий девяносто четвертого года на всё наше имение был наложен секвестр. Правда потом, вернувшись из Петербурга, отец подписал предложенные ему бумаги, и нам кое-что возвратили.
– Из Петербурга! – повторил сержант. – Ваш отец что, там жил?
– Нет, находился. В тамошней крепости. Два года. А потом была объявлена амнистия, и он вернулся. О, я тогда была еще совсем маленькая и поэтому ничего почти не помню, а вот мой покойный брат…
И Мадам осеклась, замолчала. «Покойный брат» – вот как она обмолвилась! Сержанту стало жарко! Ее брат – русский офицер, поручик коннопольского уланского полка – он, получается, убит! И, конечно же, в эту кампанию. Вот, значит, как! И сержант только покачал головой, потому что чего тут теперь скажешь, а потом осторожно посмотрел на Мадам. Мадам была очень бледна. Значит, сердито подумал сержант, он не ошибся – ее брат убит. А в каком деле? Но дел в этом году было так много, что теперь разве все вспомнишь! Вот поэтому сержант только и вспомнил, что седьмой гусарский с коннопольцами ни разу не сходился. Да и, вообще, русских улан сержант в деле видел только однажды – еще в самом начале, под Смоленском. Или, может, где еще? И сержант опять стал вспоминать. То есть сержант напряженно молчал. И Чико тоже. Зато Мадам опять заговорила:
– Так вот. Брат так рассказывал: тогда уже стемнело, было поздно. Как вдруг раздался стук. Мать подошла к двери и спросила, кто там. А ей в ответ: «Царский подарок!» Мать побелела. Руки задрожали. Открыла – а там наш отец! И смеется…
И Мадам замолчала. Закрыла глаза. И она еще долго так сидела, совершенно неподвижно. А после провела руками по лицу, повернулась к сержанту и – как всегда как ни в чем ни бывало – спросила:
– Так что, сержант, мы едем или нет?
– Едем, конечно! – воскликнул сержант. И тут же приказал: – Чико, вставай, собирайся!
Чико кивнул. Но вставать не спешил. А медленно собрал все три стопарика, построил их в рядок. Потом налил в них до краев. Потом раздал. Потом раздал баранину. Потом опять кивнул – и они выпили. Мадам сразу закашлялась.
– Снегу! Скорей! – велел сержант.
Мадам заела снегом. Сержант подал ей руку. Мадам схватилась за нее и быстро поднялась. И улыбнулась. А потом…
Артикул двадцать первый
ПРО ГОСПОДИНА СКУТЕРИНИ
Буцефал был разбужен, оседлан и взнуздан. Фляга завинчена и спрятана в суму. Мадам подсажена в седло. И они двинулись – сперва круто направо через поле, потом по перелеску, а потом опять через поле и в лес. Лес там был весьма густой и, как казалось сержанту, совершенно однообразный. Однако Мадам, и это сразу чувствовалось, довольно-таки хорошо знала тамошние места, потому что время от времени она весьма уверенно сворачивала с одной лесной дороги, точнее, тропы, на другую. Теперь, чтобы идти вровень с Мадам, Дюваль значительно прибавил шагу. Чико, едва поспевая за ними, время от времени что-то ворчал себе под нос и общий разговор уже не заводил. Вот так, в таком относительном молчании, они прошли уже немало. Лес с каждым шагом всё густел, солнце зашло, начало быстро темнеть. Чико вначале отставал шагов на пять, потом стал отставать на десять. Ну а когда отставание увеличилось до двадцати шагов, Чико не выдержал и закричал, что он так больше не может, что у него дрожат руки и ноги, а также зуб на зуб не попадает. Мадам остановила лошадь. Когда Чико подошел, он первым делом спросил:
– Сержант, а вы будете?
Сержант сказал, что нет, но и чтобы Чико тоже знал меру. Чико пообещал, что он проявит крайнюю осторожность, после чего, предварительно испросив у Мадам разрешения, залез в чересседельную суму, достал оттуда флягу и щедро к ней приложился. После чего весело сказал, что он теперь готов на всё, даже на то, чтобы еще раз выпить! И только опять приложился…
Как Мадам вдруг сказала:
– А вот теперь и я тебя, кажется, узнала! Пей, ты чего не пьешь? Господин сержант еще не запрещает. Пей, номер третий, пей, голубчик!
Но Чико уже было не до питья. Он с опаской посмотрел на Мадам и с еще большей опаской спросил:
– Какой это еще третий номер?
– А вот этого я и сама пока точно не знаю, – насмешливо ответила Мадам. – Может, не третий, а пятый. Или еще какой. Это надо было бы спросить у господина Скутерини!
– Скутерини! – явно испугался Чико. – Какой Скутерини? Я никакого Скутерини никогда не знал и знать не собираюсь!
Мадам смотрела на Чико и только улыбалась, а вот говорить ничего не говорила. И Чико тоже молчал. Тогда заговорил сержант:
– Извините, господа, но и мне тоже уже захотелось узнать, кто же такой господин Скутерини.
– Мне это неизвестно! – злобно сказал Чико.
Сержант посмотрел на Мадам. Мадам молчала. Сержант ждал. Тогда Мадам сказала:
– Чико!
Но Чико вначале убрал флягу в суму, и только потом уже посмотрел на Мадам. Мадам, улыбаясь, сказала:
– А знаешь, Чико, я могла и ошибиться. Правда?
Чико пожал плечами, отвернулся, помолчал. Потом, всё так же глядя в сторону, сказал:
