Мишель Зевако - Коррида
К несчастью, судьбе было угодно, чтобы пропасть непонимания между ними становилась все шире, неумолимо разделяя их. Чико мысленно перевел: «Я так люблю шевалье де Пардальяна, что ради него готова вынести пытку». Он почувствовал, как сжалось его сердце, и весь напрягся, чтобы скрыть терзающую его боль, в то время как внутри у него все кричало:
«Она по-прежнему его любит, причем любовью, в которой нет ничего от любви сестры, что бы она там ни говорила! Ну что ж, решено, я постараюсь сделать все – даже невозможное, черт побери! – и пускай это будет стоить мне жизни… Ведь жить мне больше незачем. Но о тебе, Хуана, я позабочусь, я устрою так, что тебе опасность угрожать не станет. И ты никогда не узнаешь, как Чико любил тебя».
А вслух, несколько дрожащим голосом, в котором звучала величайшая нежность, он повторил ее собственные слова:
– Да что он для тебя сделал, что ты так ему предана?
Но это лишь усугубило недоразумение.
В ее взоре мелькнул торжествующий огонек. Чико ревнует, значит, он все еще любит ее. А она-то, дурочка, так переживала!
И с лукавой улыбкой, полагая, что наконец заставит его объясниться ей в любви, девушка жеманно произнесла:
– Он мне говорил такие вещи… такие вещи, которые мне никто никогда до него не говорил.
Это были слова самого Чико, сказанные им о Пардальяне несколько минут назад. Хуане захотелось пошутить и, если удастся, возбудить ревность малыша.
Карлик же понял все совершенно иначе.
Пардальян сказал ему, а потом повторял еще и еще:
– Я не люблю и никогда не полюблю Хуану. Мое сердце уже давно умерло.
Чико помнил, с какой болью говорил тогда шевалье о своем прошлом. Он не сомневался, что Пардальян не лгал ему, и знал, что ему не стоит опасаться француза, – интуиция подсказывала карлику, что его новый друг был воплощенным прямодушием. Пардальян тогда еще добавил:
– Твоя Хуана не любит меня и никогда не любила.
Однако так ли это? Пока его большой друг говорил только о себе, на него можно было положиться, его словам можно было доверять. Но когда он говорил о других, то он мог и ошибиться. Из слов Хуаны Чико, как ему показалось, понял: Пардальян побеседовал с ней, пожурил, прочел ей мораль и дал понять, что они – не пара. И все же Хуана не испугалась леденящего душу упоминания о пытке и со спокойной улыбкой принялась отстаивать свое право на спасение того, кого она – вопреки всему – по-прежнему любила. Карлик убедился: Хуана до самой своей смерти будет безнадежно любить шевалье де Пардальяна, точно так же, как он сам до самой своей смерти будет беззаветно предан Хуане. А раз так, то зачем ему жизнь? Его решение стало бесповоротным. Он сам приговорил себя.
Таков был вывод, сделанный Чико из неосторожных слов молодой кокетки. О, если бы она могла догадаться, что происходит в его душе! Но он выглядел таким бесстрастным, что по его лицу нельзя было прочесть ровным счетом ничего.
Да, ему хватило сил оставаться сдержанным. Маленький человечек говорил себе: раз Хуана верна Пардальяну, то он, Чико, не имеет права относиться к ней так же, как раньше.
Он по-прежнему мог считать ее своей подружкой, но ему следовало отказаться от попыток завоевать ее сердце. Если бы речь шла о физической связи Хуаны с Пардальяном, то, быть может, ревность еще заставила бы его побороться. Но он ни секунды не сомневался: то была целомудренно-платоническая любовь.
Никогда Хуана не будет принадлежать Пардальяну душой и телом – ведь этого не хочет сам шевалье. И она, наверное, обо всем знала, ибо предпочла смерть. Разве мог Чико в подобных обстоятельствах попытаться разжалобить ее, признаваясь в своих чувствах?
В результате всех этих размышлений карлик стал не то что сдержанным, а прямо-таки каменным. Он изо всех сил прикидывался невозмутимым; он преуспел в этом настолько, что окончательно озадачил девушку. Возможно, будь она чуть более проницательной, она смогла бы заметить странную бледность Чико и лихорадочный блеск его глаз. Но она и сама была слишком взволнована, чтобы задумываться о таких мелочах.
Короче говоря, девушка и карлик все более замыкались в себе и отдалялись друг от друга.
Чико ограничился тем, что согласно кивнул в ответ на ее слова, а затем вытащил из-за пазухи найденный им пергамент и произнес с холодностью, за которой попытался скрыть свои настоящие чувства:
– Ты ведь ученая, посмотри-ка на эту бумагу и скажи мне, что это такое и какова ей цена.
Малышка Хуана почувствовала, как к ее глазам подступают слезы. Она надеялась заставить его объясниться, а он вдруг повел себя еще более холодно и резко.
Да, решительно, она ошибалась – он не любит ее. Но раз он так обращается с ней, она не доставит ему удовольствия увидеть, как она плачет. Она подавила рвущиеся из самой глубины ее существа рыдания, взяла протянутый ей пергамент и принялась его изучать, пытаясь подражать ледяным манерам своего собеседника.
– Но я ничего здесь не вижу, – сказала она, быстро взглянув на листок, – кроме двух печатей и двух подписей под недописанными фразами.
– А ты знаешь эти печати и подписи, Хуана?
– Печать и подпись короля, печать и подпись его высокопреосвященства великого инквизитора.
– Ты в этом твердо уверена?
– Разумеется! Все-таки я умею читать: Мы, Филипп, король милостью Божьей… сим извещаем и приказываем… всем представителям духовных, светских, военных властей… И ниже: Иниго де Эспиноза, кардинал-архиепископ, великий инквизитор. Разве ты не видел эти печати под приказами, которые расклеивают в городе? Это ведь те же самые. Тут нет ни малейшего сомнения.
– Да, так я и думал. Это то, что называется «незаполненный приказ с подписью». Такой приказ заполняют по своему усмотрению, находясь при этом под защитой королевской подписи, и все должны повиноваться повелениям, отданным в соответствии с этим документом.
– Где ты это раздобыл?
– Неважно. Главное, что он у меня есть. Теперь я знаю то, что я хотел знать. Сейчас я уйду отсюда, а ты не говори ни единой живой душе, что видела в моих руках этот пергамент.
– Почему? Что ты хочешь с ним сделать?
– Что я хочу с ним сделать? Я и сам еще не знаю. Я думаю. И в конце концов наверняка что-нибудь придумаю. Понимаешь, я рассчитываю воспользоваться этим пергаментом, чтобы освободить сеньора де Пардальяна. Если станет известно, что эта бумага мне не принадлежит и что она была заполнена незаконно, то меня наверняка арестуют, будут пытать, а потом казнят… хотя это к делу не относится, я знаю. Но, видишь ли, в таком случае погибнет и господин де Пардальян, а это уже гораздо важнее. Вот почему я прошу тебя хранить все в глубочайшей тайне. Речь идет о жизни того, кого мы оба хотим спасти.
