Николай Свечин - Московский апокалипсис
Зосима Гуриевич не знал французского, но понял всё без переводчика.
— Я готовый, — сказал он твёрдо. — Степанида меня и однорукого примет.
— Тогда ведите его вон в ту палату.
Когда начало светать, Ельчанинов ушёл на поиски русских войск. Пётр с Сашей сидели на подоконнике, и устало курили. У их ног лежали Отчаянов с Саловаровым. Егерь так и не пришёл в сознание, но дышал ровно. Староста нищей артели только что затих. Ампутацию крепкий мужик перенёс хорошо, но теперь раскуроченная рука начала сильно болеть. Раненый не столько уснул, сколько впал в забытье.
Мимо проходил тот самый лекарь, что делал операцию. Ахлестышев спросил у него:
— Скажите, а куда идут солдаты с ружьями?
— Это выздоравливающие, — пояснил француз. — Шестьсот человек при шестнадцати офицерах — целый батальон! Сдаваться в плен они не хотят, понимая, что их ограбят и убьют. Поэтому собираются в кор-де-ложе. Будут отбиваться, сколько хватит сил. А лежачие и мы, доктора, обречены на расправу. Можно мне находиться около вас? Вдруг вы сумеете объяснить, что я лекарь, а не злодей…
— Да, доктор, конечно. Когда наши ворвутся, вставайте нам за спину.
— Спасибо!
Напряжение вокруг нарастало. Все, кто мог идти, торопился перебраться в кор-де-лож. Некоторые ползли на локтях, оставляя на загаженном полу кровавый след. Кто-то рыдал, кто-то молился… Большинство же с окаменевшими лицами молча смотрели на дверь в конце коридора. Ахлестышев с Сашей, невольно сжав кулаки, стали впереди своих раненых. У окна затаился лекарь. За зловещей дверью нарастал шум: большая и недобро настроенная толпа приближалась к «квадрату».
— Зеть![84] — Батырь дёрнул Петра за рукав. В пяти саженях от них, хрипя от боли, лежал Жак Анжильбер. Грудь и живот его были перевязаны тряпками, на которых расползлись большие пятна крови. Сержант-майор хотел уползти в соседний корпус, но сил не хватило.
— Давай положим его между нашими!
— Раны в живот и в грудь… — хмуро указал Ахлестышев. — Он уже не жилец. Лучше этого спасём.
И он стал осторожно подтягивать к себе молодого пехотинца с перебинтованным плечом, лежащего через трёх человек от окна. Раненый смотрел Петру в лицо и беззвучно молился.
— Почему этого? — рассердился налётчик. — Ну его к чертям! Тут таких вон сколько! Давай выходим Большого Жака!
— Ты не помнишь его? Это он носил Марфе с ребёночком еду в развалины.
— А, тот самый… — подобрел налётчик. — Порядочный человек! Надо спасать.
— Как бы нас тут самих не затоптали, — проворчал каторжник, уложив раненого под самое окно. — Русский если видит, что можно громить безнаказанно, очень делается недружелюбен… Ты готов?
— Готов.
Шум с улицы достиг предела. Дверь под сильным напором слетела с петель, и в коридор с дикими криками ворвалась толпа. Словно бурный поток, она стала растекаться по палатам. Пьяная озверелая чернь сразу же бросилась убивать раненых. Мёртвые тела немедленно обыскивались и обирались. У растерзанных людей выворачивались карманы, хищные руки лезли в сапоги — нет ли там золота… Бородачи с дикими лицами крушили всё подряд. Тут были уголовные, отсидевшиеся дезертиры, беглые колодники и мужики из самых дрянных. В толпе виднелись и синие чекмени казаков — втайне от командиров, они тоже пришли пограбить! Во главе убийц шествовал Лешак. Налитые кровью глаза «ивана» горели безумным огнём. Он махал свинцовым шаром на ремне, будто крестьянин цепом: шёл и дробил головы несчастным раненым. Эту жуткую вакханалию невозможно было остановить. Для усмирения такой орды требовались войска.
Ахлестышев застыл в страшном напряжении: вот-вот Лешак заметит своего старого недруга! Но «иван» остановился перед Большим Жаком и ухмыльнулся.
— Здоровый дядя… Ну-ка, а мы его сапогом!
И он поставил французу ногу на грудь. Бывший силач застонал и попытался схватить убийцу. Тот сладостно зажмурился, как перед получением удовольствия — и одним ударом раскроил Большому Жаку череп. Лекарь, стоящий позади Ахлестышева, вскрикнул и схватил своего заступника за плечо. «Иван» повернулся на крик — и увидал Петра.
— А…, — сказал он, заново раскручивая свою страшную гирю. — Твоё благородие… Вот и свиделись. Пора тебе за дядей, за бригадиром Повалишиным. Ух, как он кричал, когда я ему кишки выпростал! Щас и тебя налажу. Башку вот сплющу для курьёзу.
Но Ахлестышеву уже стало всё равно — не хватило сил терпеть такое… Вне себя от ярости он крикнул:
— Сволочь! Ты долго ещё будешь людей убивать?!
И, выхватив пистолет, выстрелил не целясь. У Лешака над переносицей образовалась большая дыра и он, взмахнув руками, повалился на спину. Громилы опешили, а Петра было уже не остановить. Выхватив палаш, он бросился на толпу. Чернь, смело убивавшая безоружных, смешалась и побежала. Ахлестышев в мгновение ока располосовал двух ближайших негодяев, и погнал остальных. Рядом шёл Саша-Батырь, круша всё вокруг огромным поленом. От его страшных ударов громилы летели по углам, будто городошные чурки.
— Твари! — кричал рассвирепевший каторжник. — Подонки! Где вы были, когда мы резались с французами? А теперь явились раненых добивать!? Теперь осмелели!? Не дам!! Убью сволочь!!
Потеряв вожака и весь авангард, толпа отхлынула к двери. Кое-кто поспешил улизнуть. Однако большинство не собиралось просто так отказываться от добычи. Чернь оправилась и начала перестраивать боевые порядки. Из её глубины послышались нестройные голоса:
— Ишь ты, хранцуза жалеет! А он нас жалел?
— Да их всего-то двое! Мни их, ребята!
— Заступники, мать его ети! Вот щас соберёмся да навалимся миром, тогда поглядим, чья возьмёт!
Видя, что громилы вот-вот перейдут в атаку, Ахлестышев с Сашей вернулись к своим раненым. Осмелевшие убийцы приблизились, готовые напасть. Вперёд вышел рослый парень с наружностью душегуба.
— Чево это они галманов защищают, а, товарищи? — обратился он к толпе. — Не просто же так. Видать, там золото!
Волшебное слово преобразило толпу — лица у всех снова озверели. Новый вожак крикнул:
— А ну…
Тут от окна раздался выстрел, и оратор упал, обливаясь кровью. Пётр оглянулся. На подоконнике сидел Отчаянов и торопливо заряжал дымящееся ружьё.
— Вот молодец Сила Еремеевич!
Чернь снова замешкалась. Вдруг из бокового коридора вышел осанистый мужчина с аннинской звездой на фраке и закричал властным голосом:
— Шильники! Прохвосты! Марш все отсюда! Я, генерал Тутолмин, приказываю вам немедленно очистить Воспитательный дом! В Москве снова русская власть! Кто не подчинится, пойдёт в тюрьму как разбойник!
