Синтия Хэррод-Иглз - Князек
– Это знак, вот что это! – послышались выкрики. Дрейк оставался невозмутимым.
– Да, знак – знак, что это как раз подходящее место, чтобы разделаться с изменником. Как только бросим якорь, устроим над ним суд – прямо здесь, на палубе, и покончим с этим.
Это хоть как-то отвлекло суеверных матросов от всяческих знамений и предзнаменований. Артур знал, что Дрейк считал губительным для команды наличие на борту живого изменника. Это был человек по имени Даути – капитан одного из шлюпов. Выплыло, что он подкуплен испанским послом. Пару недель тому назад он попытался возмутить спокойствие и даже поднять мятеж, но «Мэриголд» легко догнала мятежный шлюп и матросы пленили изменника. Дрейк спалил судно, а Даути до суда держал взаперти в одной из кают.
Три корабля и полубаркас бросили якоря в чистые и прозрачные воды, на берег послали вооруженный отряд – разведать обстановку и поискать пресной воды. Та, что оставалась в бочонках, уже протухла и зацвела. Разведчики, вернувшись, отрапортовали, что индейцев нигде не видать и что в сотне ярдов на берегу протекает пресный ручей. Отрядили еще группу к ручью – вымыть и наполнить бочонки, но на берегу выставили охрану – на случай внезапного нападения индейцев. Еще несколько моряков отправились на охоту за свежей дичью. А тем временем оставшиеся на борту плотники и парусники занялись мелким ремонтом.
Суд состоялся на закате, после ужина. Председательствовал Дрейк, в качестве судей выступали офицеры, а все до единого матросы безмолвно смотрели, так вершится справедливость. Приговор сомнений не вызывал – Даути выдал себя с головой собственными действиями, а в остальном чистосердечно признался. Но Дрейк обязан был соблюсти все формальности. Когда приговор был произнесен, Дрейк собственными руками поднес распятие к губам приговоренного, поцеловал его в обе щеки и потребовал меч.
– Вы что – собираетесь обезглавить его собственноручно, сэр? – вполголоса спросил капитан Уинтер. – Это может сделать кто угодно...
Брови Дрейка сдвинулись, а светлые и чистые глаза расширились:
– Нет, Джим, никому из моих людей не предложу я запятнать руки кровью, когда могу сделать это сам. Я капитан – и король на корабле. Это мое дело.
Те из матросов, кто стоял достаточно близко, чтобы расслышать, одобрительно зашумели – теперь это будет передаваться из уст в уста и вскоре о благородстве капитана Дрейка узнает вся флотилия. Все молча глядели, как взлетел и опустился меч в руках Дрейка... Когда унесли тело, капитан обратился к команде, все еще не выпуская из рук обагренного кровью меча:
– Вы видели, как совершилось правосудие. И такая судьба ожидает всякого изменника. Приговор был жесток и суров. Но почему? А потому, парни, что жизнь каждого из нас всецело зависит от нашего единства! Мы не должны изменить друг другу ни мыслью, ни словом, ни тем более действием. Вы подчиняетесь мне – и не только потому, что я капитан и плачу вам, а оттого, что малейший выход из повиновения может означать гибель для всех нас, вплоть до младшего юнги. – Глаза капитана скользили по обращенным к нему суровым лицам. Матросы безмолвствовали. За его спиной закатное небо сияло багрянцем и золотом, словно одевая капитана в царственный пурпур. Никто не сводил глаз с этого невысокого коренастого человека. – Наш путь полон опасностей – но опасность потерять жизнь ничто перед тем, что подстерегает наши души. Храните верность, ребята, – тогда бояться вам нечего. А теперь каждый из вас поцелует Святое Распятие, поклянется в верности – и мы станем едины душой и телом. Да хранит нас Господь!
...Матросы тихо и задумчиво расходились, возвращаясь к своим обязанностям, и вскоре с полубака послышалась песня – тихая и печальная, так непохожая на те залихватские напевы, к которым привычны луженые глотки морских волков... Матросы с других судов возвращались к себе на шлюпках. Уинтер отплывал последним, и Артур, придерживая для него трап, заметил, как тот переглянулся с Дрейком, и уловил обрывок их разговора:
– Видишь, какое небо?
– Ага, Джим. Грядут холода.
– И чем южнее мы будем продвигаться, тем будет холоднее. Может, лучше было бы...
– Остаться здесь? – Дрейк ухмыльнулся и отрицательно помотал головой. – Что, по-твоему, будем мы тут делать полгода, а? Нет-нет, чем надольше мы тут застрянем, тем хуже. Как только мы как следует отремонтируемся и слегка оправимся, мы тут же отплывем.
Уинтер кивнул:
– Ты, как всегда, прав. Но только вот это небо... – он глядел куда-то поверх головы Дрейка. – Кроваво-золотое...
– Оставь ты, Бога ради, эти суеверия! А если тебе уж так неймется, то считай это предзнаменованием богатства. И хватит об этом! Завтра я хочу получить подробнейший отчет о здоровье команды.
Артур, отчаянно расчесывающий блошиные укусы, мог бы отрапортовать капитану тотчас же. Вшей матросы умудрились извести, а вот с блохами и клопами справиться все не удавалось. Матросы мучались цингой и всяческой заразной сыпью – какими-то лишаями, пристававшими ко всем без разбора... Сам Артур начал чесаться чуть ли не с того самого момента, как они отчалили от берега в Плимуте.
...Они пробыли в бухте Святого Юлиана около полутора месяцев – за это время Дрейк распорядился спалить полубаркас: суденышко было слишком мало и хрупко, чтобы устоять против напора волн в океане. Когда все три судна подняли якорь, всем уже стало окончательно ясно: наступила зима. Двадцатого августа суда достигли Магелланова пролива.
– Семьдесят миль ада... – жизнерадостно заявил Дрейк своим офицерам. – Так, я слышал, называют эти места. А вон та земля... – он указал на южный берег пролива, – считается самой дикой и негостеприимной в южной оконечности света. Безрадостная картинка, а?
Море было серым и грозным, дул сильный ветер с запада.
– Непросто будет плыть против эдакого урагана, – заговорил один из офицеров.
– А не лучше нам было бы подождать попутного ветра? – спросил Джона Дрейка Артур. Тот отрицательно покачал головой.
– Если верить Магеллану, то в этих широтах ветер целый год напролет дует с запада. Ждать поэтому нечего...
Для того чтобы преодолеть пролив, понадобилось целых три недели. Впереди плыли шлюпы, то и дело измеряющие глубину – никаких карт у команды не было – а следом медленно и осторожно скользили корабли. Постоянно шел сильный снег, палубы сковало льдом, а на канатах появилась сплошная ледяная корка, разрывавшая в кровь даже мозолистые ладони матросов. То тут, то там проплывали огромные ледяные глыбы, едва видные сквозь пелену снегопада – это было ужасающее, но захватывающе-красивое зрелище. А однажды в неверном свете занимающегося утра матросы увидели тюленей – они подплыли совсем близко к кораблям, и их морды, до странности похожие на человеческие лица, потешно высовывались из воды... Изредка в воздухе замечали какую-нибудь безрассудную птицу.
