Дарья Плещеева - Операция «Аврора»
— Слава богу! — искренне ответил Давыдов, и это решение они отпраздновали в ресторане «Большой Московской гостиницы».
Потом Денис отвез Гольдовского, злоупотребившего мадерой, коньяком и в придачу — водкой «Московской особенной», шедевром покойного Менделеева, — к Шурке Евриону, а сам поспешил на фотографический урок. Там любезный Михаил Петрович Павлов изощренно разобрал по косточкам кадры, сделанные Давыдовым в «Эрмитаже», и дал немало ценных советов.
Домой Денис отправился пешком, чтобы проветрить голову. И сильно беспокоился насчет Элис. Он ей и верил, и не верил…
Она могла, получив хорошую одежду и обувь, просто-напросто сбежать, оставив записку: «Прости, любимый, и прощай». Это было бы правильно. Да, против такого поступка не возразишь: любовь любовью, а ремесло — ремеслом…
Но у нее нет документов! Конечно, документы могут быть где-то припрятаны. Однако при ней нет ни единой бумажки.
Окна Давыдовского жилища были темны. Похоже, ушла?..
Но Элис была дома. Денис понял это, едва отворив дверь. Просто она занавесила окно спальни одеялом, а сама лежала на кровати и листала «Ниву» при свете одной-единственной свечи.
— Какая странная эта женщина, — сказала Элис. — Принесла вещи, поставила пакеты на пол, повернулась и ушла. Ни единого слова не сказала. Правда, купила все по списку.
— Это — все, что от нее требовалось. А ты хотела, чтобы она завела с тобой светскую беседу? — спросил Давыдов. — Она бы говорила по-русски, ты — по-английски, и вы бы мило улыбались друг дружке.
Элис рассмеялась.
— Я ей не понравилась, любимый. Я никогда не нравилась идеальным женщинам, разве что в первые три минуты знакомства. А графине Крестовской я пришлась по душе, из чего делаю вывод о ее богатом прошлом.
— Ходят слухи, что она в двенадцатом году принимала у себя в салоне Наполеона Бонапарта, когда он на пару недель заглянул в Москву. И произвела на него огромное впечатление!
— Бонапарт заглянул в Москву? — Элис от удивления приоткрыла рот.
— Все понятно, дорогая, — поспешил на выручку Денис, — вас не учили русской истории.
— В двенадцатом году? Я не поняла…
Давыдов вздохнул.
— Вас, очевидно, учили только британской истории. А напрасно.
Элис надулась, и ему же еще пришлось просить у любимой прощения.
Угомонились они только в третьем часу ночи. Проснулись в шесть, заснули в половине восьмого, а в половине девятого задребезжал телефон, заколотили изнутри в железную чашку стальные молоточки. Давыдов не сразу вспомнил, где он и кто он.
— Вставайте, Денис Николаевич, — сказал Нарсежак. — И готовьтесь к визиту.
Давыдов молчал.
— Вы что, еще не проснулись?
— Проснулся.
— И куда вы сегодня направляетесь — помните?
— В гости к Балавинскому я направляюсь! — рявкнул Денис. — К сукину сыну Балавинскому! Вам достаточно?!
— Стало быть, проснулись…
— А что Балавинский? Тоже готовится к совещанию?
— Спешу вас обрадовать: пять человек, которые прятались у провидицы Ефросиньи, ночью тайно перешли к нему. Есть предположение, что это представители масонов Архангельска…
— Далеко же они забрались!
— А вы как думали? — хмыкнул Федор. — Вспомните карту Российской империи. Архангельск — не тот город, чтобы уступать его без боя нашим британским приятелям. Думаете, Ходжсон будет с ними толковать о ценах на резную моржовую кость?
— Чертов Балавинский, устроил у себя змеиное гнездо!..
— Завтракайте и собирайтесь. Я пришлю за вами нашего человека. Он переряжен извозчиком. Заедете за Гольдовским, посидите с ним, потом в нужное время выдвигайтесь.
Когда Нарсежак отключился, Давыдов вспомнил, о чем собирался с ним потолковать. Элис нужны документы. В идеальном случае — документы гувернантки-англичанки, которая, отслужив лет пять в почтенном провинциальном семействе, возвращается на родину.
Но, если Элис осталась, этим можно будет заняться и вечером.
Итак — ополоснуть физиономию, выпить чашку крепчайшего кофе, прийти в себя и начать сборы. Человек, собравшийся вступать в масонские ряды, должен быть элегантен, как французский маркиз, и безупречно выбрит… Кстати, не пойти ли в парикмахерскую?..
Получасовая процедура бритья в исполнении опытного мастера включала в себя массаж и паровой компресс, после которого щеки и подбородок делались гладки и нежны, как грудь красавицы. Давыдов задумался: нужны ли такие штучки?.. И поставил на спиртовку кофейник.
Привлеченная ароматом вышла из спальни Элис.
— Ты спешишь? — спросила она, целуя любовника в щеку.
— Дела, дорогая. Ты ложись, поспи еще немного.
— Нет. Я бы хотела… Ты никак не можешь отказаться от дел?
— Не могу. Важная встреча.
Девушка помрачнела.
— Настолько важная, чтобы ее нельзя было перенести на другой день?
— Нельзя ее перенести.
— Я умоляю тебя: не ходи никуда, останься! — воскликнула Элис. — Побудь еще со мной! Не выходи сегодня, придумай что-нибудь!.. Придумай болезнь, это несложно! Все так делают.
— Милая, — улыбнулся Давыдов, — тут такие обстоятельства, что я должен быть, если даже меня понесут на носилках.
— Я очень тебя прошу, не ходи никуда! Так будет лучше…
— Для кого?
— Для тебя и для меня.
— Я постараюсь не слишком там задержаться, — пообещал Давыдов. — Но идти я должен. Ты ведь знаешь, что такое долг…
— Но если его нарушить всего раз, один-единственный раз?
— Нельзя.
— Даже ради меня?
— Нельзя, милая. И у меня — долг, и у тебя тоже, кажется, долг. Мы и так уже…
— Что — уже?
Давыдов обнял ее. И Элис тоже крепко его обняла. Слова тут были совсем лишними. Любовь двух разведчиков несовместима с долгом, и две ночи, похищенные ими у судьбы, — преступление. Одно дело — те объятия в гостинице «Метрополь», когда они и были влюблены, и вели игру одновременно. Другое — теперь…
— Ну что же, — сказала она. — Я просила, ты сказал «нет»…
— Давай поговорим об этом вечером.
— Милый, ты просто помни, что я очень тебя просила!
— Хорошо, дорогая. Давай выпьем кофе.
— Давай выпьем кофе…
Давыдов наконец собрался и выглянул в окно. Извозчичья пролетка стояла напротив дома.
— Пора, — сказал он, поцеловал Элис и ушел.
На душе было пасмурно. Однако полчаса в парикмахерском заведении Давыдова взбодрили. Он купил в цветочной лавке корзину алых роз и поехал вызволять Гольдовского из будуара Шурки Евриона.
Шурку застал в прихожей. Она отчаянно ругалась с молочницей, уже второй раз доставившей несвежие сливки. Таких слов Давыдов и от казаков на японской войне не слыхивал.
