Виталий Гладкий - Меч Вайу
Через год после основания Херсонеса-Мегарики делосцы возвратились домой, а оставшиеся колонисты-гераклеоты принялись возводить крепостные стены, башни, дома, общественные здания, храмы. В скором времени город стал крепостью, неприступной для варваров – их колонисты все- таки опасались, несмотря на дружеское отношение с соседями-таврами.
Герогейтон любил Херсонес. В каждый свой приезд, а это случалось не часто, он подолгу бродил по улицам города, подмечая малейшие перемены в его облике, приносил посвятительные жертвы в храмах, даже нередко посещал его северную часть, где жили люди победнее, в основном ремесленники: ювелиры, камнерезы, кузнецы, милонархи[103]. Мастерские по окрашиванию тканей, плавильные печи – все интересовало старого жреца, кому Херсонес был больше по сердцу, чем Ольвия, потому что так напоминал своим обликом города любимой и далекой родины, Эллады.
Поутру третьего дня пребывания Герогейтона в Херсонесе Дионисий предложил ему осмотреть монетный двор. Просторное здание неподалеку от агоры было обнесено высокой каменной стеной из известняка и тщательно охранялось гоплитами.
Герогейтон с интересом наблюдал за работой искусных мастеров-граверов, затем прошел в кладовые, где хранились отчеканенные монеты.
Новеньких полновесных драхм и тетроболов в сокровищнице монетного двора было значительно меньше, чем диоболов, оболов и гемиоболов, которыми полнились керамические широкогорлые кувшины. Очень много было разменной монеты – халки[104] и лепты занимали больше половины помещений, отведенных под кладовые. В последнее время медь не пользовалась спросом у херсонеситов – рыночные цены выросли почти вдвое по сравнению с прошлым годом, особенно подорожало оливковое масло и привозные вина. Неспокойно стало в Понте Евксинском из-за пиратских набегов сатархов, тавров и флота сколотов – истребляя пиратов, они в то же время и сами не брезговали попутной добычей в виде купеческих судов из Эллады. Прибрежные воды Таврики таили немалую опасность, и даже самые храбрые и предприимчивые купцы предпочитали добираться в Херсонес окольными путями через Синопу в сопровождении внушительной охраны, что, конечно же, сказывалось на ценах.
После осмотра монетного двора Герогейтон в сопровождении секретаря и слуг посетил древнее кладбище, некрополь, расположенное за городскими стенами, чтобы воздать почести ойкисту Херсонеса – его мраморная статуя стояла у входа. Жрец долго стоял в полном безмолвии, всматриваясь в строгий каменный лик почтенного старца – устало опущенные уголки губ, рябь морщин и пустые глазницы, как показалось Герогейтону, с тревогой смотревшие в морскую даль.
Отобедать его пригласил вместе с Дионисием председатель эсимнатов Миний, сын дипломата. Гераклия, еще молодой, но деятельный и такой же беспринципный интриган и взяточник, как и его отец. От этой встречи зависело многое, и жрец храма Аполлона Дельфиния явился к обеду не с пустыми руками: два крепконогих сильных раба тащили вслед за ним объемистые тюки с подарками главе эсимнатов: меха, родосское вино и лошадиную сбрую, богато украшенную чеканным серебром и золотом. Миний страстно любил лошадей, сам был великолепным наездником и держал большую конюшню, где проходили обучение скакуны почти всех именитых граждан Херсонеса. Это им выливалось в немалые суммы, но обученные в конюшнях Миния боевые жеребцы считались лучшими в припонтийских апойкиах эллинов – с хорошей статью, резвые и на зависть выносливые, они не раз получали призы на скачках, а в боях с варварами были злобны и неукротимы.
Миний дарам обрадовался, как мальчишка: ворошил меха, с наслаждением запуская руки в густой пушистый подшерсток, долго любовался сбруей, прикидывал, как она будет выглядеть на его питомцах, а дорогое родосское вино приказал тут же подать к трапезе.
Обед затянулся до вечерней поры – за разговорами время пролетело незаметно. Покидая дом гостеприимного главы эсимнатов, Герогейтон наконец обрел душевное спокойствие: Миний недвусмысленно дал понять, что приложит все силы, чтобы жрец получил необходимую помощь.
В этот же вечер, после ужина, когда на улицы Херсонеса упали густые сумерки и когда домочадцы и слуги Дионисия отошли ко сну, чья-то низкорослая широкоплечая фигура выскользнула через калитку на улицу. Тая дыхание, человек, судя по всему, старавшийся быть незамеченным, надолго застыл под забором дома Дионисия, вслушиваясь и всматриваясь в темноту.
Затем, успокоенный, он поплотнее запахнул длинный грубошерстный плащ и быстро зашагал в сторону северной части города, где жила ремесленная беднота.
В одном из переулков он едва не наткнулся на ночную стражу. С немыслимым проворством человек подпрыгнул и, взмахнув полами плаща, словно птица крыльями, перелетел через забор в чей-то дворик.
– Эй, кто там? – грубый, чуть хриплый голос заставил человека вздрогнуть; он прижался к шершавым камням забора, судорожно сжимая рукоятку ножа, заткнутого за пояс.
Звякнуло оружие – стражники поспешили на оклик товарища.
– Что случилось? – голос молодой, властный, видимо, начальник воинов.
– А, почудилось… – стражники подошли к забору, и человек прижал руку к сердцу, словно они могли услышать его стук.
– Ладно, пошли…
Звуки шагов уже давно растаяли в ночной тишине, а человек все еще стоял недвижимо, обессиленно прислонившись к хорошо подогнанным известковым плитам, хранившим дневное тепло.
Дальнейший путь обошелся без происшествий. Человек, не доходя до ремесленного квартала, свернул налево, где высились двухэтажные купеческие дома. Возле одного из них, где темнел массивным каменным срубом глубокий колодец, он остановился, осмотрелся и быстро нырнул в незапертую калитку.
В одной из комнат первого этажа тускло мерцал жировой светильник. Под ним расположился на подушках крепкий, мускулистый мужчина лет двадцати пяти – тридцати в белоснежном хитоне с голубой каймой. Его красивое широкоскулое лицо выражало усталость и тревогу; узкие, чуть раскосые глаза, не мигая, смотрели на трепещущий язычок пламени, сильные волосатые руки бесцельно теребили пергаментный свиток. Комната была увешана коврами, словно кибитка варвара- кочевника; ковры укрывали и пол, а поверх них была небрежно брошена шкура барса. Два скифоса[105] и полупустой кратер с вином, возле которого лежал акинак в простых кожаных ножнах, дополняли убранство комнаты.
Человек в плаще вошел в комнату совершенно неслышно. Но едва он сделал шаг, направляясь к хозяину дома, как тот молниеносно вскочил на ноги, и обнаженный акинак остановил свое острие в полулокте от шеи любителя ночных прогулок, поспешившего открыть лицо.
