Время умирать. Рязань, год 1237 - Баранов Николай Александрович
«Куда же делся отряд Романа? – в очередной раз подумалось Ратиславу. – Неужто все погибли?»
Похоже, он спросил это вслух.
– Может, на восход их оттеснили, в леса. – От голоса меченоши Ратьша вздрогнул: умел тот, когда надо, становиться незаметным, не мешать раздумьям боярина. Ну а тут вроде господин сам спросил. Спросил – надо ответить.
– Нет, вряд ли, – качнул головой Ратислав. – Ударили по ним с восхода. Если и удалось им уйти, так в сторону Оки. А там по льду – на мещерскую сторону. Если только так… – Помолчал чуток и добавил: – Это если кто-то сумел все же выжить.
– Это да… – вздохнул Первуша.
Снег, сыплющийся из низких туч, пошел еще гуще. Поднялся легкий пока ветерок, заметающий поземкой разъезженную за день дорогу. Ратьша поежился: холод пробрался к телу сквозь налатник и поддоспешник. Мороз крепчает? А может, просто до сих пор не замечал холода? Не до того было…
– Холодает, боярин. – Первуша тоже передернул плечами. – Может, и нам пора в город? Да и стража может ворота затворить.
– Надо воев, что стадо за Оку погнали, дождаться, – не согласился Ратислав. – Впрочем, можно подождать и возле ворот, – поворачивая коня к стольному граду, решил он.
Они переехали по мосту Черную речку, проехали через непривычно пустое предградие, подъехали к воротам, ведущим в захаб. У самого входа в ворота топтался возле жарко пылающего костра десяток воинов воротной стражи. Поздоровались с ними и тут же были засыпаны вопросами: где степняки, сколько их, скоро ль их ждать под городом?
Отвечать не торопились. Спешились, подошли к огню. Костер был большой, места хватало, но стражники раздались, проявляя уважение к вышедшим из боя. Ну и Ратислава узнали, само собой.
Говорить не очень хотелось: от тепла тело размякло, мышцы и кости заныли, жалуясь на непомерную усталость. Потому отдуваться пришлось Первуше по легкому разрешающему кивку боярина. Тот, поняв, что Ратьша свалил на него задачу отвечать на расспросы, заливался соловьем, расписывая подвиги свои, ну и своего боярина, само собой. Куда только усталость подевалась. Особо блеснул он красноречием, описывая последний бой. Послушать его, так в лощине они положили чуть не половину всего татарского войска. Тут даже Ратислав, хоть и было ему не до веселья, усмехнулся. Подумалось: какой еще Первуша, в сущности, мальчишка. Понимали, что боярский меченоша привирает, и сами стражники, но не перебивали, слушали внимательно, ловя каждое слово.
Вскоре, простучав коваными копытами по речному льду, подъехал десяток воев, отправленных со стадом. Теперь можно и в город. Ждать Романа уже бесполезно: или погиб со всеми своими людьми, или вырвался из вражьих тисков и ушел за Оку. Хотелось верить в последнее, но сердце все равно тоскливо сжалось: неужели еще одного друга потерял? Поблагодарили за обогрев стражников, посоветовали смотреть в оба и, проехав обе башни и захаб, въехали в ночной город.
Несмотря на позднюю ночь, внутри стен было оживленно: обустраивались прибежавшие в город жители посадов и окрестных селений. У кого имелись в Рязани родичи, само собой, устроились у них. Кого-то с совсем малыми детьми старосты городских концов тоже пристроили по домам горожан. Кого-то пускали пожить в банях, хлевных сеновалах, чуланах, сараях и амбарах. И все равно большая часть беженцев пока оставалась без крыши над головой.
Они разместились в разных местах незастроенной части города. Смерды выпрягали из саней лошадей. Сани, набитые свежей соломой или сеном, накрывались овчинами. Туда и прятались от мороза. Ничего, народец к такому ночлегу привычен. Кто побогаче, ставили прихваченные с собой шатры и палатки, утепленные войлоком или все теми же овчинами. Поутру люди княжеского тиуна начнут разводить их по осадным клетям, пристроенным с внутренней стороны крепостной стены. Хотя кто-то, наверное, захочет остаться пережидать осаду в своих шатрах. Что ж, это не возбранялось.
Пылали костры, факелы, сновали туда-сюда люди, ревела озябшая, толком не кормленная и не доенная скотина. Здесь, за стенами, ветер не чувствовался и казалось гораздо теплее, чем снаружи. В ноздри бил запах дыма от костров, лошадиного пота и навоза.
Мало кто спал: слишком возбуждены и испуганы были люди неизвестностью. Увидев Ратьшу с воями, многие подбегали, рискуя попасть под копыта коней, расспрашивали. Расспрашивали о том же, о чем спрашивали стражники на воротах: где татары, сколько их, так ли сильно, как говорят, их войско? Отвечать все так же не хотелось. Ни Ратиславу, ни его воинам. Даже Первуша выдохся, бросал слова скупо, лишь бы отделаться.
Люди, измученные неизвестностью и терзаемые страхом, злились, ругались на горе-защитничков, не сумевших остановить ворога на дальних подступах к стольному граду, допустивших его до самых стен, заставивших бросить на поток и разграбление жилье, имущество, что накапливалось не одним поколением предков. Они еще плохо понимали, какая силища прет на Рязань. С чем пришлось столкнуться ее защитникам.
Оправдываться не было сил, да и не хотелось. Осаживать не в меру ретивых – тоже. Пусть их… Вот как обложат татары город, так все сами поймут и, может, простят…
Ближе к Спасской площади стало поспокойнее. Народ здесь живет непростой, потому по улицам не мечется, позакрывали ворота, выставили возле них охрану из вооруженной дворни и сидят себе за крепким тыном, ждут, что-то дальше будет.
Наконец добрались до великокняжеского двора. Основная часть Ратьшиного отряда прибыла сюда уже больше часа назад. Лошадей расседлали, обиходили, расставили по конюшням. Тех, кому в конюшнях места не хватило, привязали у коновязей, заботливо прикрыв попонами. Сами, слышно, набились в гридницу. Ужинают, должно. Ратислав со спутниками спешились. Выскочившие из людской служки приняли коней.
– В гридницу, – махнул рукой Ратислав и сам двинулся туда следом за своими людьми.
Княжья гридница была велика. Все четыре с небольшим сотни пришедших с Ратьшей воинов уместились. Еще и место осталось за длинными столами. У столов сновали десятка два дворовых девок, разнося заедки и жбаны с питьем. Ратьша по привычке присел на то место за столами, где по чину сиживал во время пиров. Вои из десятка, прибывшего с ним, расселись среди своих, кто где хотел. Первуша встал за спиной боярина, собираясь прислуживать.
– Садись рядом, – похлопал Ратислав по скамье. – Не чинись. Не на пиру, чай.
Чиниться Первуша не стал. Сел рядом с боярином, вздохнув облегченно: умаялся парень. Впрочем, как и все здесь сидящие. К ним тут же подскочили две девки, обдав запахом горячего женского пота – в гриднице было жарко натоплено, да и убегались, видать, – выставили на стол корчагу с парящим сбитнем и две кружки. Посунулись налить. Ратьша отмахнулся: сами. Девки исчезли, убежали за едой. Первуша разлил сбитень. С удовольствием отхлебнули горячего сладкого питья. Жидкость легко скользнула внутрь, отогревая съежившиеся от холода потроха. Хорошо!
Быстро опорожнили кружки, Первуша налил еще. В этот раз пили не спеша, смакуя. В кружках еще не показалось дно, а вновь появившиеся девки уже расставляли на столе заедки: резаную крупными кусками ветчину и осетрину, сыр, толстые ломти пшеничного хлеба, блюдо с мочеными яблоками и брусникой, что-то еще.
Только сейчас Ратьша понял, насколько голоден. Он накинулся на еду, едва успевая прожевывать, запивая сухомятку сбитнем. Первуша не отставал, отвлекаясь только на то, чтобы подливать себе и боярину в пустеющие кружки. Наконец оба насытились. Девки поставили на стол кувшины с бражкой и медовухой. Ратислав от тепла и сытости и так уже немного опьянел, но кивнул меченоше: наливай. Хотелось забыть хоть ненадолго о потерянных друзьях и побратимах, о грозе, надвигающейся на Рязань, о судьбе ее обитателей.
Первуша налил медовухи, выпили. Повторили. Тепло, поднявшись от живота, ударило в голову. Внезапно навалилась сонливость. Руки и ноги ослабели. Просто встать и то оказалось очень тяжко. Подниматься в свою каморку в терем сил не было. Ратьша все же сумел встать из-за стола, добрался до ближней стены и улегся на припасенное там сено, так и не сняв доспехов. В сон он провалился мгновенно и уже не слышал, как Первуша заботливо укрыл его налатником, а потом и сам прилег рядышком.
