Валерий Елманов - Последний Рюрикович
Только тогда что-то начало постепенно проясняться для Синеуса, и он, все больше омрачаясь лицом, сумел составить разрозненные факты в стройную цепочку.
– Ишь ты, дите на закланье отдал, душегубец, – ворчал он, извлекая из потайных мест своего жилища надежный кистень, которым обзавелся сразу после посещения его избушки озверелым медведем-шатуном, и добротную рогатину.
– Дитя малое… Невинное вовсе, аки ангел… И согрешить-то не успело… – шептал он, все более распаляя себя и почти физически ощущая, как лютая злоба, переполнявшая его, постепенно дошла до горла, затрудняя речь и дыхание.
Но тут лежащий недвижно до сих пор на лавке царевич зашевелился. Он слабо застонал и открыл глаза.
– Ахти мне, – всплеснул по-бабьи руками старик. – Про царское дите вовсе забыл. Вона как. Ишь, завозился, дурень старый. Ни питья не изготовил, ни трав не натолок. А вот мы тебя сейчас молочком покамест. Оно пользительно, парное, чай, свежее, – и он метнулся с крынкой к Дмитрию.
Аккуратно приподняв его голову и стараясь изобразить улыбку, чтоб не напугать и не вызвать тем самым у мальчика новый припадок падучей, Синеус поднес к губам царевича крынку. Дмитрий жадно глотнул и торопливо начал пить, наслаждаясь неожиданно вкусным сладковатым напитком.
– Вот и ладненько, вот и чудненько, – с умилением приговаривал старик. – Ну и будя, будя, а то живот вспучит с непривычки, – отнял он у мальчика заметно поубавившуюся крынку.
– Иде я? – испуганно уставился на него царевич, как видно пришедший в себя. – Ты кто таков?
– Кха, кха, – откашлялся старик и ласково ответил: – У хорошего человека. В гостях, значица. Заболемши ты, дак вот и привезли тебя… подлечиться, стало быть.
– А иде ж лекарь мой, Симон? – не унимался царевич.
– А я чем хужее твово лекаря? Излечу тебя, будь спокоен, в лучшем виде. Припадки-то я, чай, знаю, – заговорщически подмигнул он Дмитрию. – Самому надоели хуже горькой редьки.
– Ага, – кивнул мальчик. – Мучаюсь шибко, ажно невтерпеж порой, – по-взрослому пожаловался он старику, в облике которого было что-то невыразимо доброе, сразу располагавшее к себе.
– А я ведь и Ивашку знаю, – похвастался Синеус. – Тож у меня лечился, как занедужил сильно.
– А иде ж он, – встрепенулся радостно Дмитрий. – Живой ли?!
И такая боль прозвучала в детском голосе, что Синеус поневоле вздрогнул и, в свою очередь, спросил:
– Дак что ж ему подеется? Али беда кака приключилась с им?
– Убить его должны были! – закричал в отчаянии царевич. – Заместо меня убить!
– Ну-ну, – успокаивающе положил старик руку на плечо Дмитрия. – Почто так-то страшно удумал? Кому ж в таком убивстве нужда?
И тут-то царевич и выложил все Синеусу. И про беспробудно храпевших нянек, и про то, как он пошел испить водицы, и про то, что ему довелось услышать. Зачастую перескакивая с одного на другое, путаясь в словах, Дмитрий пересказывал события той бурной ночи, и с каждым его словом Синеус все больше убеждался, что мальчику ничего не пригрезилось и не помстилось. Вмиг стало понятным и поведение царского лекаря, который с такой опаской привез ему ночью бесчувственного Дмитрия.
– Ну изверг, – скрипнул зубами Синеус. – Погодь. Заедешь ты сюда еще, дак за все сочтемся. А ты пока полежи малость, – глухо сказал он царевичу. – Нельзя допрежь времени тебе в волненьи быть, а то, чего доброго, опять падучая приключиться может. А с Ивашкой енто ему так даром не пройдет. Не-е-т, – покачал он головой. – Есть суд божий и… суд людской.
И когда иезуит спустя четыре дня появился вновь в дверях его избушки, глаза Синеуса сузились, как сталь ножа, и царскому лекарю было б несдобровать, если б в ту же минуту откуда-то сзади, чуть ли не из-под полы иезуитского короткополого кафтана, не вынырнул живой и невредимый Ивашка и не бросился бы со всех ног к оторопевшему от такой неожиданности старику.
– А вот тут уж я ничего в толк не возьму, – пробормотал окончательно запутавшийся Синеус, обнимая крепко прижавшегося к нему мальчика.
Одежда на Ивашке на сей раз была самая обыкновенная, какую носили в ту пору все деревенские ребятишки: белая холщовая рубаха, хотя и более тонкой работы, даже с небольшой вышивкой по вороту, да такие же штаны. На ногах же – старенькие стоптанные чоботки.
– Я сдержал свое слово, старик, – холодно взглянул на Синеуса иезуит.
Дмитрий, вертевшийся возле старика и уже окончательно поправившийся, тоже был рад внезапному появлению товарища по играм.
– Вот деньги. – Симон бросил туго набитую кису[118] на стол, беспорядочно заставленный горшками и заваленный пахучими травами. – Думаю, хватит надолго. Однако, – тут он поднял палец вверх, – не злоупотребляй, старик, моим доверием. Срок на лечение у тебя – два года, а уж далее я его заберу. Чай, ему на трон царский садиться надо – стало быть, есть нужда разные науки постичь. У тебя ж за печкой не больно-то обучишься.
Синеус промолчал. Стройная цепочка с появлением Ивашки вмиг рассыпалась, и как приложить разрозненные звенья странных событий друг к другу, чтобы они совпали, старик уже не знал.
– Благодарствую за Ивашку, – наконец пробормотал он и, замявшись, добавил: – Токмо два годка маловато будет. Оно, конечно, болесть я схороню на время, а вовсе ее убрать – мне не успеть. Возвернуться может.
– А ты сделай так, дабы не возвращалась, – начальственным голосом дал указание иезуит, почувствовав, что вновь стал хозяином положения, и вышел прочь.
Его расчет оказался правилен, и сейчас он в душе торжествовал. Поначалу, найдя Ивашку в погребке, когда зашел туда за снедью, он решил, что сему отроку больше не стоит жить, дабы никто из угличан случайно его не увидел и не принял за чудесным образом восставшего из мертвых царевича Дмитрия.
Однако торопиться с осуществлением задуманного не стал, ибо всегда справедливо полагал, что не стоит действовать по наущению первой мысли, коя идет от сердца. Лучше немного помедлить и дождаться второй, разумной, которая приходит потом. Да и вообще не стоит в серьезных делах полагаться на скоротечные чувства.
К тому же ему было жалко… Нет-нет, не мальчика. При чем тут эта «пешка» в такой сложносплетенной им игре, закрученной возле царевича. Просто каким-то шестым чувством он понимал, что это поразительное сходство может ему еще не раз чертовски пригодиться, пусть не теперь, но хотя бы впоследствии.
Ивашка же, не видя выхода и возможности убежать от человека, который собирался его убить и, вполне вероятно, не оставил своего черного замысла, вполне справедливо рассудил, что если ему удастся сейчас убедить Симона в своем полном неведении, то, может быть, потом ему удастся дождаться Митрича, а тот уж непременно поможет.
