Виталий Гладкий - Меч Вайу
Уже вечерело, когда вожди покинули хижину. Возле статуи Девы, охватив ее полукольцом, расположились жрецы в черных одеяниях. Здесь же, у красного жертвенного камня, стояли на коленях трое мужчин, судя по одежде – сколоты. Их исхудалые, лишенные всяких человеческих эмоций лица были безучастны, одежда изорвана, руки связаны за спиной. Готовилось торжественное жертвоприношение по случаю заключения военного договора между сатархами и таврами.
Едва оба басилевса ступили на дорожку, очерченную красной глиной, как главный жрец, ушедший из хижины несколько раньше, поднял руки вверх и запел резким скрипучим голосом молитву, обращаясь к статуе Девы. Остальные жрецы принялись вторить ему, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Мелодия росла, ширилась, слова ее хаотически переплетались, сталкивались; из этого хаоса изредка вырывался высокий сильный звук, вонзаясь, словно клинок, в небесную синь, чтобы тут же сломаться со скрежетом и стонами.
Безмолвные вожди и посольство сатархов, склонив головы, жадно ловили слова молитвы, беззвучно шевеля губами, потворяли ее про себя. Только Тихона, теперь почувствовавшего, как огромная усталость, вызванная нервным перенапряжением последнего месяца, придавила ему плечи и выпила до дна все желания и чувства, мелодия молитвы не тронула – он стоял бездумный, отрешенный и безучастный ко всему окружающему…
На несчастных сколотов – жрецы поволокли их к краю пропасти, где и прикончили ударами дубинок по голове – он старался не смотреть. Тихон не выносил человеческих страданий и крови и всегда старался избегать подобных зрелищ. Даже при дворе Фарнака I Понтийского, никогда не отказывающего себе в удовольствии поприсутствовать вместе с приближенными на казнях своих врагов и нередко заставляющего придворную знать приводить приговор в исполнение, тем самым привязывая ее к себе кровью значительно крепче, чем клятвами верности. Опасаясь потом мести со стороны родственников казненных, те, из боязни за свою жизнь, служили Фарнаку верой и правдой.
После того, как жрецы окропили кровью жертв камень у ног Девы, вымазали кровью ее губы, водрузили головы сколотов на шесты над дымоходами хижин и сбросили их обезглавленные тела в пропасть, началось пиршество, продолжавшееся при свете костров и факелов далеко за полночь.
Тихон вскоре оставил пирующих, чтобы составить ответ Герогейтону – гонец, гибкий невысокий тавр из племени арихов, предоставленный в его распоряжение басилевсом Окитом, уже был готов отправиться в путь.
ГЛАВА 25
Херсонесит Дионисий был прямой противоположностью чопорному Герогейтону, по прибытии в Херсонес воспользовавшемуся его гостеприимством. Невысокого роста, толстый и на удивление подвижный, он обрадовался главному жрецу храма Аполлона Дельфиния безмерно. Причина этого вскоре стала ясна. Когда после бани, распаренные и обессилевшие из-за непомерного рвения раба- массажиста, они расположились на мраморных скамьях, чтобы отведать вина из запасов Дионисия, херсонесит не стал скрывать свои замыслы, которые он предполагал осуществить с помощью Герогейтона.
– Мне нужен твой совет… – потягивая вино, начал Дионисий, испытующе глядя на.
Герогейтона маленькими круглыми глазками. Тот тяжело вздохнул про себя: опять, похоже, зайдет речь о деньгах: заботы Дионисия ему были известны еще с позапрошлого года, когда херсонесит впервые посетил Ольвию.
– Советы легче давать, чем взаймы… – Герогейтон решил быть откровенным сразу, так как казна храма Аполлона Дельфиния в данный момент не располагала достаточными суммами, чтобы удовлетворить непомерный аппетит Дионисия.
В свое время Дионисий получил из казны храма несколько талантов серебра под залог своих клеров[95] в хоре Херсонеса. Долг он возвратил вовремя с большими процентами, что, конечно же, было выгодно казне. Но теперь, когда царь Скилур явно готовил свои войска к походу на апойкии эллинов, и трудно было сказать, устоят ли они против натиска варваров (на фаланги царя Фарнака надежд было мало, как уяснил Герогейтон из разговора с Тихоном), залог может испариться значительно раньше, чем Дионисий уладит свои финансовые вопросы. И тогда попробуй предъявить счет скифам, они ограбят Дионисия до нитки, так же, как и весь Херсонес…
Поэтому Герогейтон, прибывший в Херсонес, как и предполагал Тихон, чтобы поправить денежные дела храма Аполлона Дельфиния, а вовсе не для того, чтобы выручить в очередной раз.
Дионисия, оказался в довольно затруднительном положении. Он очень рассчитывал на помощь Дионисия – тот был председателем коллегии, заведующей монетным делом Херсонеса, и являлся одним из самых уважаемых и влиятельных граждан города. Отказать ему в займе значило похоронить надежды на благополучный исход своей миссии.
И поэтому Герогейтон, как только Дионисий принялся излагать свои беды и довольно прозрачно намекать на казну храма Аполлона Дельфиния, начал лихорадочно соображать, что ответить напористому херсонеситу.
– …Прямо беда, – сокрушался Дионисий. – Половина рыбозасолочных ванн пустует, а что делать? Не иначе, как сам Посейдон гневается на Херсонес, угнал рыбные косяки от берегов. В сетях одна мелюзга бродит – кто ее купит? Рабам на прикормку разве что… Тут самый спрос на осетра, купцы из Понта с руками оторвут, но нет его; от силы двух-трех снимут за день с крючков, а до зимы, когда осетр поближе к бухте подходит и можно бить его острогой, еще, ой, как далеко…
Дионисий, смешно хлопая выгоревшими на солнце ресницами, скорчил жалобную гримасу. Казалось, он вот-вот расплачется, и Герогейтон поторопился глазами указать рабу-виночерпию на пустой кубок в руках херсонесита. Раб, мускулистый кривоногий меот, схватил киаф[96], молниеносно зачерпнул из кратера ровно столько, сколько нужно и так же молниеносно плеснул в кубок, не пролив ни капли на белоснежный хитон господина, чему немало подивился про себя Герогейтон:
«Ловкий малый. Жаль, что калека, а то непременно купил бы…» – левая рука раба, исполосованная шрамами, была скрючена; впрочем, он орудовал ею не менее сноровисто, чем правой.
Дионисий, отхлебнув глоток-другой, успокоился, заулыбался просительно:
– Выручи, как в прошлый раз…
Герогейтон, чтобы выиграть время, подождал, пока виночерпий наполнит и его кубок, затем, не глядя на Дионисия, начал издалека:
– Смутные времена нынче… – вздохнул, пожевал губами. – Плохие вести плодятся, как грибы после дождя. Варвары с силами собираются, того и гляди, не сегодня-завтра окажутся у стен Херсонеса. Сатархи торговые караваны потрошат, эллинские купцы Таврики сторониться начали – кому хочется безвременно измерить глубину морской пучины и убытки нести? Казна храма оскудела, стыдно признаться… – кручинился Герогейтон. – Торговлю хлебом прибрал к рукам царь Скилур, земельные наделы храма обрабатывать некому, ремесла приходят в упадок. Одна надежда на пожертвования. А это – капля в море. Жрецы перебиваются с хлеба на воду, в мирские забавы суетные ударились – глядишь, в какой харчевне за компанию чашу вина поднесут из уважения к сану да миску похлебки впридачу… Смутные, ох, смутные времена…
