Николай Черкашин - Нелегал из Кенигсберга
— Ну, прямо как на даче живем! — заметил Лобов, стаскивая с шомпола последний кусок поджаристой кабанины.
— Кому война, а кому мать родна, — пробурчал Петрович, следуя его примеру.
Северьянову весьма не нравилась неопределенность их с Лобовым положения здесь. С одной стороны, вроде бы как гости, нашедшие приют у хлебосольного лейтенанта, с другой стороны — что же дальше? Жить, как на лесной даче, в ожидании, когда вернется в эти края Красная Армия? А если оставаться здесь, то он как старший по званию должен возглавить всю остальную троицу. Как отнесется к этому хозяин машины да и всего их положения лейтенант Чуднов? Он и так с недоверием посматривает на пришельца в гражданской рванине, объявившего себя майором.
Утром Северьянов еще раз прослушал эфир. Ничего нового из сообщений немцев и англичан не узнал. Но дело было вовсе не в этом. Сняв наушники, он вышел к костровищу, возле которого приканчивали завтрак все остальные.
— Внимание! У меня важное сообщение! Всем встать и построиться по ранжиру.
Народ с удивлением встал и построился, причем Лобов оказался на правом фланге, Чуднов в середке, а самым низкорослым оказался Петрович.
— Я только что получил на определенной волне кодированное сообщение о том, что назначаюсь командиром разведывательно-диверсионной группы. Объявляю весь наличный состав бойцами РДГ «Кобра».
Это название Северьянов придумал сам, его подсказало имя ближайшего белорусского города Кобрин.
— А на какой волне вы его приняли? — недоверчиво спросил лейтенант Чуднов.
— Прошу из строя вопросов не задавать! — отрезал майор. — Тем более что подобные частоты являются секретными! Объявляю порядок боевого заместительства: в случае моей гибели группу возглавляет младший политрук Лобов. Если он выходит из строя, группой командует лейтенант Чуднов. Вопросы есть?
— Есть! — шагнул из строя лейтенант Чуднов. — Чем мы должны заниматься?
— Хороший вопрос, — усмехнулся Северьянов. — Заниматься мы будем боевой подготовкой. А вот что мы будем делать и как воевать — обсудим вместе. Есть у меня план…
Глава пятнадцатая
«Так говорил Заратустра»
Проснулся Макаров от чьих-то голосов и сразу же нащупал положенный под голову пистолет.
— Да не мог он уползти далеко со сломанной ногой!
Этот голос принадлежал официантке летной столовой Ольге. Другой, незнакомый мужской голос, отвечал ей:
— Надобно бы по кругу обойти…
Макаров откликнулся из-под вороха парашютной ткани:
— Да не мог я уползти далеко со сломанной ногой!
— Товарищ майор! — обрадовалась Ольга. — Вы здесь?! А мы вас ищем! Мы за вами пришли!
— Кто это «мы»? — насторожился Макаров, разглядывая деда с короткой седой бородой, одетого в форменную куртку непонятного образца. В руках он держал руль видавшего виды велосипеда.
— Я здешний лесник, — представился дед. — Роман Михайлович Лихоконь. Пришел к вам по просьбе этой милой дамы. Вот и дощечки прихватил, чтобы, значит, вашу ногу в лубок взять.
Макаров молча разрешил взять сломанную ногу в лубок, который дед соорудил очень ловко, а потом с трудом взгромоздился на велосипед, который придерживали с двух сторон лесник и Ольга.
— Другого транспорта у меня нет, — извинялся дед. — А на ровере мы вас живо ко мне переправим. Я тут все стежки-дорожки знаю…
Кое-как, но все же с некоторым комфортом — Макаров сидел, свесив сломанную ногу, а здоровую уперев в педаль — они добрались до кордона лесника. В избу майор не захотел — полутемно и душно, попросился под адрыну — навес, где сушилось сено. Там его и разместили, постелив на сено рядно. А потом дед принес ему глиняную миску с творогом, сдобренным лесной малиной и медом диких пчел.
— Ну все, я в раю! — заключил Макаров, принимая из рук лесника миску.
Да, это был специальный рай для сбитых летчиков — в лесной глухомани, на сеновале рядом с пуней для кур и козы. Сама коза паслась неподалеку, привязанная к колышку, а куры бродили по всему двору. Ольгу определили на постой в баньку, срубленную у небольшого прудика, где, судя по большому сохнувшему сачку, водилась рыба. Но райская жизнь длилась недолго. Рядом, километрах в двух, проходила дорога, и немецкие самолеты превратили ее в «дорогу смерти». До кордона долетали тяжелые выбухи взрывов, вой пикирующих бомбардировщиков, бешеные перестуки пулеметных очередей. И вскоре дед Лихоконь приволок на волокуше из еловых лап тяжело раненного капитана. Ему помогала рослая красивая девушка, которая тащила волокушу наравне с дедом. Капитана с развороченным плечом переодели в чистую рубаху, перевязали и положили рядом с Макаровым. Раненый был без сознания, потом стал бредить, время от времени выкрикивая то русский мат, то непонятные немецкие слова. Макаров попросил, чтобы из гимнастерки достали удостоверение личности, долго листал его, слипшиеся от натекшей крови страницы. Капитан НКВД Валерий Иванович Ерофеев… Год рождения 1908… Русский… Уроженец г. Бежецка Калининской обл… Всю ночь его трясла лихорадка. Девушка Таня отпаивала своего подопечного какими-то дедовскими настоями и медом. К утру раненый пришел в себя и даже слегка разговорился.
— Что-то ты по-немецки во сне кричал! Не иначе как немецкий шпион… — шутливо заметил Макаров, но «капитан» Синягин слегка похолодел от этой шутки. Сунулся было за пистолетом, но гимнастерка с кобурой была где-то в избе. Он выдержал паузу и, морщась от боли, ответил:
— Работа у меня такая — с немецким языком.
— Разведчик? — уточнил майор.
— Что-то вроде этого…
— Ну, так доложи мне, товарищ разведчик, как же это вы все Гитлера проворонили? Почему же вы товарищу Сталину во время не доложили, что немцы вот-вот нападут?
Синягин отмалчивался, не зная что сказать. Его молчание заводило соседа все больше и больше.
— Какая ж вы, к черту, разведка, если даже не смогли диверсантов перехватить? По мне лично стреляли позавчера под Волковыском, когда я на мотоцикле ехал. Куда наше доблестное НКВД смотрело?
Макаров прекрасно понимал, что с сотрудниками опасного ведомства так не говорят, что любые его слова подобного рода могут быть потом запротоколированы и отправлены куда следует, и оттуда, откуда следует, придет неминуемое наказание, но его прорвало, и он рад был высказать в глаза одному из представителей этого мрачного наркомата все, что накипело на душе. А накипело многое. Майор был дважды свидетелем того, как выселяли местных жителей-поляков из Волковыска и Бреста. Бойцы конвойных войск в сине-красных фуражках сгоняли к товарным вагонам ни в чем не повинных обывателей с узлами, чемоданами, детскими колясками и всякой носимой рухлядью. Их отправляли в Сибирь как «социально вредный элемент», опасный в приграничной и вероятной прифронтовой полосе. Умом Макаров принимал доводы комиссара полка, вместе с которым наблюдали эти щемящую душу картины, но сердце не признавало этой расправы над мирными людьми. И разве не так отправили в Кудымкар брата деда только за то, что тот владел ветряной мельницей? Ну, не было до революции колхозов и общественной собственности — вот и владели те, кто мог, мельницами, маслобойнями, стирнями. Ведь надо же кому-то и хлеб молоть, и масло давить, и валенки валять… За что же их гнать из родных мест? В чем их вина?
