Сергей Булыга - Шпоры на босу ногу
Как, впрочем, и от Чико. Но все равно повернулся к нему. Чико с достоинством сказал:
– Я не настолько глуп, сержант, чтобы в такое время затевать здесь что-то в одиночку. Так что я вместе с Францем, сержант. Поступаю под вашу команду!
И тут он даже козырнул. Сержант откозырял ему в ответ, широко улыбнулся…
И тотчас же вздрогнул. Потому что Мадам рассмеялась! Сержант повернулся к Мадам. Мадам сразу перестала смеяться и очень серьезно сказала:
– Прекрасно! Просто восхитительно! Трое крепких, до зубов вооруженных мужчин решили бросить посреди снежной пустыни беззащитную слабую женщину!
– Но почему же беззащитную? – строго спросил сержант. – Насколько я, да и все мы убедились, то вы сейчас находитесь в куда лучшем положении, чем мы все трое вместе взятые. Ведь вы прекрасно ориентируетесь в этой стране и всегда находите общий язык с местными жителями. Потому что и вы сами местная жительница, Мадам!
– Это что, вам Оливьер такое сказал? – осторожно спросила Мадам.
– Нет! – беспечно ответил сержант. – Он сказал как раз совсем другое!
– Любопытно! – сказал Мадам очень громко. – Так что же он тогда сказал? Кем же он меня назвал?!
– Госпожой Ленорман! – так же громко ответил сержант. – Личной гадалкой императора!
Мадам, и это было ясно видно, очень растерялась! Она не знала, что на это отвечать. Сержанту стало ее жаль, и он сказал:
– Да он и не такое может наплести!
– А почему это наплести? – опять осторожно спросила Мадам. То есть, понял сержант, она уже всерьез прикидывала, а не притвориться ли ей госпожой Ленорман.
Но, чтобы такого не было, чтобы Мадам потом не расстраивалась и окончательно не запуталась в собственных выдумках, сержант честно сказал:
– Всё дело в том, Мадам, что я совершенно точно знаю, как выглядит госпожа Ленорман. Я видел ее не далее как в мае месяце этого года. Она значительно старше вас, Мадам.
– А! – сказала Мадам. – Значит, вы были у нее. Значит, она вам гадала! Чего вы молчите?
– Гадала или не гадала, – строго сказал сержант, – но сейчас это совершенно не важно.
– Значит, гадала! – сказала Мадам. – И это придает вам храбрости!
– Как раз наоборот!
– А! – только и воскликнула Мадам… И растерялась, и молчала.
В то время как сержант, который, может, был растерян еще больше, сказал:
– Но это к делу не касается! Да и дело уже кончено. А если так, то я больше не имею права вас расспрашивать, а тем более задерживать. Вы совершенно свободны, сударыня. И вы уже дома. В то время как нам, всем троим, до своих домов еще добираться и добираться. Мы же теперь в отставке, мы свое отвоевали, и нам пора домой! Так или нет, друзья? – и сержант повернулся к солдатам.
Солдаты молчали. Но молчали они совершено по-разному – Франц смущался, а Чико боялся. Вот болван, начал думать сержант, да чего тут теперь…
Как Мадам вдруг сказала:
– И в самом деле, сержант! Чего это я вас задерживаю? Вы свое отвоевали, и теперь с чистой совестью можете уносить ноги! Бросая…
Но тут она, правда, замолчала и улыбнулась. Наверное, сердито подумал сержант, посчитала, что уже и этого достаточно. И посмотрел на Чико. Чико тоже улыбался, но невесело. Франц смотрел в сторону. И тогда Мадам заговорила:
– У меня такое ощущение, будто вы очень хотите вот прямо сейчас, немедленно, бросить меня одну в чистом поле. Что, неужели это так, сержант?
– Но разве я о таком говорил?! – очень сердитый на себя, сказал сержант. – Или даже давал к такому повод? Но, тем не менее… – и замолчал, потому что не знал, что лучше сказать дальше.
Зато Мадам ничуть ни в чем не сомневалась!
– А если «тем не менее», – жестко продолжила она, – то я скажу вам вот что: вначале доставьте меня хоть в какое-нибудь мало-мальски отапливаемое жилье, и вот уже там, поев, обогревшись и приведя себя в надлежащий вид, я сама решу, как мне быть дальше! Без всякой вашей помощи! Надеюсь что вы поняли меня?!
– Так точно! – вконец растерявшись, ответил сержант. И еще даже козырнул.
– Тогда вперед! – приказала Мадам.
И они двинулись вперед. Сержант молчал. Молчала и Мадам. А вот Чико, тот что-то нашептывал Францу – небось о том, что вот и наступила очередь сержанта, потому что это же ясно, как день, что он околдован, ведь чтобы сержант – да и какой сержант, бывший полковник! – стал козырять… Ну, и так далее. Пусть себе шепчет, и пусть Франц пугается, думал сержант. Пусть дуется Мадам! Ведь не сказать же ей начистоту: Мадам, я вас никуда не отпущу, вы будете со мной и только со мной, меня совершенно не интересует, кто вы такая, и почему это ваш брат… и… Да! Не скажешь ведь! И поэтому сержант тогда молчал, и, чтобы не думать о Мадам, думал вот что: а хорошо, когда окажешься в отставке! Никто тебе уже больше ничего не прикажет, никто ничего не укажет. Захочешь – поедешь направо, захочешь – налево…
Подумав так, сержант посмотрел налево и увидел, как Франц приложил к губам флейту… и затянул мелодию. Такую грустную! Такую бесконечную! Ох, и напрасно он такое делает, сердито подумал сержант, ведь музыка на марше должна быть бодрой и вселять уверенность, которой на войне и без того частенько не хватает. А что же касается печальных мелодий, так они позволительны лишь людям пресыщенным, уверенным в завтрашнем дне. И поэтому Дюваль строго окликнул:
– Франц!
Франц перестал играть и с сожалением сказал:
– Я так и думал, что вам не понравится.
Дрожащими от обиды и холода пальцами Франц принялся раскручивать флейту. Смешно! Но ведь если вспомнить, так и бывший кучер тоже был смешон, а вот зато потом сделал такое, на что не всякий храбрец решится! Сержанту стало неловко, и он сказал:
– Франц, ты меня не понял. Мне нравится, как ты играешь, но…
– О! Ну что вы, сержант! – сказал Франц без всякой обиды. – Мне с детства запрещали играть, я привык. Мне говорили: зачем тебе это, ты ведь прекрасный повар! Но что поделаешь, – тут Франц вздохнул и долго молчал, рассматривая флейту, – но что поделаешь, если музыка для меня все равно что для кого-то неразделенная любовь.
Сказав такое, Франц испугался насмешки и замолчал. И все молчали, даже Чико, который прежде непременно поднял бы австрийца на смех… Поэтому, ободренный общим молчанием, Франц осмелел и продолжал:
– И все-таки однажды… Я очень просил, и меня взяли в музыкальную команду!
– Да ну! – совсем не к месту удивился сержант.
– А вот представьте! Взяли! Это было… – Но тут Франц вспомнил, как же это было, и сразу перестал улыбаться. – Это было, – печально сказал он, – уже на обратном пути, здесь, под Оршей.
– Под Оршей! – эхом отозвался Чико. – Вот оно как!
– Да-да, ты прав, – и Франц еще сильней помрачнел. – Так вот тогда, под Оршей, мы два дня били в барабаны и кричали, что именем императора всем раскаявшимся дезертирам даруется прощение и что все они будут накормлены. Лошади, готовые к закланию, стояли у нас за спиной, кипели котлы… Но, увы, я, наверное, и действительно плохой музыкант! Ни один человек не вышел из лесу, и у меня отняли барабан. У моих товарищей тоже…
