Хаджи-Мурат Мугуев - Три судьбы
— Довольно… Надо закрывать… Кончай играть.
Ему возражает чей-то ласковый голос:
— Еще рано. Еще хоть полчаса… У второго казака много денег… Подожди еще полчаса.
Я узнаю голос моего партнера по игре.
— Нельзя, довольно. Проиграет все — скандал будет, — уговаривает грек.
Я припадаю к щели уборной. Два человека, чуть озаряемые ночником, еле слышно беседуют между собой. Наконец грек соглашается, его собеседник вынимает из кармана колоду карт и начинает подтасовывать ее. Я отскакиваю от щели и так же неслышно исчезаю в дверях. Игра идет тем же темпом. Сейчас Химичу немного повезло, и его бледное лицо оживилось. Указывая на пачку ассигнаций, лежащих перед ним, он гордо говорит:
— Карта не кобыла, к утру повезет.
На оттоманке, разметавшись, безмятежно спит Зуев; сладко посапывает, свесив голову на зеленую грудь, заснувший на стуле земгусар. На столах карты, остатки неубранной еды, откупоренные бутылки, кучки денег и бледные, жадные, трясущиеся руки игроков. На полу белеют кусочки разорванных Химичем карт. Хмурый, неуверенный рассвет лезет в окна. Грек со сладкой улыбочкой подходит к нам.
— Господа офицеры, еще полчаса…. c’est impossible, а потом я закрывай свой заведений. Нон, нельзиа, — любезно скаля зубы, улыбается он.
— Какой черт, полчаса! — грубо говорит Химич. — Ободрали как липку, да еще полчаса. Валяй до конца — или верну все, или проиграю.
Я тихонько спрашиваю его:
— Откуда у вас столько денег?
Он минуту молчит, потом с отчаянием смотрит на меня и еле слышно выдавливает из себя:
— Казенные… сотенные.
Грек наклоняется к нам и снова бормочет:
— Месье, нон, нельзиа, один полчаса можно.
— Хорошо, только полчаса, нам хватит и этого времени, — говорю я.
Химич с недоумением смотрит на меня. Входит второй, находившийся в уборной, банкомет и садится рядом со мною. Игра продолжается. В банке две тысячи сто рублей. Очередь доходит до меня. Я коротко говорю: «Банк». Химич ахает, банкомет любезно кивает головой. Мой сосед протягивает руку, чтобы перетасовать колоду. В ту же секунду, схватив его за руку, я изо всей силы ударяю по ней рукояткой нагана. Шулер, ахнув от боли, визжа, падает на пол. Из его руки выскакивают карты и веером разлетаются по столу.
Прапорщик вскочил.
Грек быстро скользнул к двери, но Химич одним прыжком опередил его и заслонил телом проход. Игроки, волнуясь, вскочили.
— Накладка, смотрите, господа, шулерская накладка, — возмущается земгусар, разглядывая карты, которыми шулер пытался накрыть колоду.
— На пять рук сработал, негодяй! — негодует доктор. — Бить их надо, подлецов!
Оба шулера растерянно прижимаются к окну, испуганно оглядывая комнату и ища щель, в которую можно бы нырнуть. Грек, размахивая руками, суетится около нас, перебегая от одного к другому и жалобно уверяя:
— Нон, нон… Это не зулик, это ошибки. Я очень хорошо знай этот человек.
Лицо Химича медленно наливается кровью.
— Молчи, гадина!..
Грубо, по-казацки выругавшись, он с размаху ударяет по шее грека.
Зуев, который мирно спал сном праведника, вскочил, разбуженный шумом, и, еще не понимая в чем дело, неистово завопил:
— Бей их, кроши, супостатов!
Выхватив наган, он, не останавливаясь, выпалил все семь зарядов в низенький, нависший над нами потолок. Сверху посыпалась отбитая штукатурка, и с мягким треском разлетелась вдребезги висячая лампа, в которую угодила одна из пуль неистового прапорщика.
— Господа, да довольно же, — испуганно закричал доктор.
— Зуев, довольно! Прекратить! Ну-с, фендрик, вам говорят прекратить! — рявкнул я, хватая за плечо осатаневшего прапора.
— Слушаю, господин сотник! — хрипло сказал он.
— Прапорщик, обыскать шулеров и отобрать деньги.
— Слушаю-с! — радостно ответил Зуев.
— Позвольте, господа, это же произвол, это же ни на что не похоже, — попытался было запротестовать один из земгусаров. — Господин поручик, — обратился он ко мне, — по долгу и совести мы не можем допустить этого.
— Вон! — в бешенстве закричал я.
Химич ринулся к земгусару, еще секунда — и оба, и доктор, и земгусар, пулей вылетели и не останавливаясь промчались через зал.
— Всё, — сказал Зуев, сгребая отобранные бумажки.
— Ладно. А теперь домой, — скомандовал я.
Проходя мимо стойки, Химич остановился, секунду размышлял, затем, снова выдернув шашку, изо всех сил ударил ею по целой серии всевозможнейших уставленных в ряд бутылок. Звеня и дребезжа, разлетелись осколки. Разбитая посуда запрыгала по полу. Густой ароматной рекой потекло разноцветное вино, заливая стойку и скатерти, ручейками стекая на грязный пол.
Когда мы сходили вниз, где-то во дворе прошмыгнули две испуганные тени. Вестовые подали коней.
— А что, вашбродь, задали перцу жуликам? — полюбопытствовал Тарасюк.
Получив утвердительный ответ, он сказал:
— Так им и надо, гадам, ще мало…
Мы тронули коней, к нам не спеша подошел патруль. Молоденький прапорщик, взяв под козырек, спросил:
— Простите, господин поручик, вы случайно не знаете, что это за крики были в этом ресторане. Мы патруль военной полиции и совершаем ночной обход.
— Это… А это мы проучили немного двух шулеров, — равнодушно ответил я.
Прапорщик засмеялся:
— И хорошо?
— Да, как следует, — подтвердил Зуев.
— Мало не будет, — добавил Химич.
— Ну, пока всего, — трогая коня, сказал я.
— Спокойной ночи, — прикладывая к козырьку руку, попрощался прапорщик.
Мы погнали коней. Было совсем светло, но все еще спало, и только одинокие, бездомные псы уныло бродили по кривым улицам Хамадана.
— Получите ваши семь тысяч рублей, — сказал я, протягивая Химичу пачку пятисоток, с которых косился на нас хмурый Петр.
Я продолжаю считать. Сбоку сидит Гамалий, из-за его спины выглядывает веселая физиономия Зуева. Сейчас прапорщик опять похож на красную девицу, и при моих воспоминаниях он краснеет и смущенно бормочет:
— Ну уж вы, Борис Петрович, на меня поклеп возводите.
Хорош поклеп! Не хотел бы я попасть к этому юнцу в минуты его садического исступления. В его больших серых глазах всегда горит какой-то тревожный, больной блеск. Недаром отец Зуева, неожиданно для семьи, сошел с ума, а старший брат так же неожиданно повесился.
Химич старается не глядеть в глаза Гамалию. Есаул молчит и не пытается расспрашивать меня о деталях происшествия, но я, хорошо знающий его, чувствую, что он глубоко негодует на нас.
— А вот и украденные у меня семьсот рублей, — говорю я, придвигая к себе небольшую пачку денег. На столе остается еще довольно значительная сумма.
