Роберт Харрис - Очищение
— Ты что, пьян? — спросил Цицерон. Он наклонился вперед и принюхался, а затем сморщил нос. — Ну, конечно! Тебе лучше пойти и протрезветь и не забывать о правилах приличия.
В какой-то момент я испугался, что Клавдий его ударит. Но он ухмыльнулся и стал качать головой из стороны в сторону.
— Какой я ужасный человек! Ужасный, ужасный человек…
Он выглядел так комично, что Цицерон забыл про свой гнев и рассмеялся.
— Убирайся, — сказал он. — И проказничай где-нибудь в другом месте.
В этом был весь Клавдий — непостоянный человек; испорченный, очаровательный мальчик, каким я запомнил его до того, как все произошло.
— Этот юнец восхищает меня, — сказал Цицерон после того, как Клавдий ушел. — Но не могу сказать, чтобы я был к нему привязан. Хотя я готов выслушать пару ругательств от любого, кто принесет мне такие интригующие новости.
С этого момента он был слишком занят, пытаясь просчитать все возможные последствия возвращения Помпея и его новой женитьбы, поэтому диктовки в этот день больше не было. Я был благодарен за это Клавдию, однако больше о его визите в тот день не вспоминал.
Несколько часов спустя в библиотеку пришла Теренция, чтобы попрощаться с мужем. Она отправлялась на ночные празднества, посвященные Доброй Богине. Предполагалось, что она вернется только на следующее утро. Отношения жены с Цицероном заметно охладели. Несмотря на элегантность ее собственных апартаментов на верхнем этаже дома, Теренция все еще ненавидела сам дом, особенно ночные бдения в пользующемся дурной славой салоне Клодии, расположенном по соседству, а также близость шумной толпы на Форуме, которая таращилась на «жену Цицерона» всякий раз, когда она выходила со служанками на террасу. Чтобы успокоить ее, Цицерон лез из кожи вон.
— И где же сегодня будут чествовать Благую Богиню? Если, конечно, — добавил он с улыбкой, — простому смертному позволено знать эту священную тайну?
Празднование всегда происходило в доме одного из высших чиновников. Его жена отвечала за подготовку праздника, и места проведения ежегодно менялись.
— В доме Цезаря.
— Хозяйкой будет Аурелия?
— Нет, Помпея.
— Интересно, будет ли там Муция?
— Думаю, да. А почему нет?
— Ей должно быть стыдно показываться на людях.
— Это еще почему?
— Да вроде бы Помпей разводится с ней.
— Не может быть! — несмотря на все старания, Теренция не смогла скрыть своего интереса. — Откуда ты знаешь?
— Заходил Клавдий и рассказал мне.
— Тогда, скорее всего, это вранье, — Теренция немедленно с неодобрением поджала губы. — Тебе надо тщательнее подбирать знакомых.
— Это мое дело, с кем я общаюсь.
— Конечно, твое. Но ты не мог бы освободить от своих знакомых всех нас? Достаточно того, что мы живем рядом с сестрой, чтобы терпеть под своей крышей еще и брата.
Она повернулась и, не попрощавшись, зацокала по мраморному полу. Цицерон состроил гримасу за ее спиной.
— Сначала старый дом был слишком далеко от всего, теперь новый — слишком близко… Тебе повезло, что ты не женат, Тирон.
Я с трудом удержался, чтобы не сказать, что меня об этом как-то забыли спросить.
Несколько недель назад Цицерона пригласили на обед к Аттику, который должен был состояться в этот вечер. Кроме него, был приглашен Квинт и, как ни странно, я. По замыслу нашего хозяина мы вчетвером должны были собраться в том же месте, что и год назад, и провозгласить тост за то, что и мы, и Рим выжили. Мы с хозяином появились в доме Аттика, когда наступил вечер. Квинт уже был там. Однако, хотя еда и питье были безукоризненны, Помпей послужил хорошей темой для обсуждения, а библиотека располагала к приятной неторопливой беседе, обед явно не удался. Все были в расстроенных чувствах. Цицерон не мог забыть стычку с Теренцией и был погружен в мысли о возвращении Помпея. Квинт, чей срок в качестве претора заканчивался, ходил в долгах как в шелках и поэтому нервничал по поводу того, какая из провинций ему достанется во время грядущего жребия. Даже Аттик, эпикурейство которого обычно не поддавалось влиянию внешнего мира, был погружен в какие-то посторонние мысли. Как всегда, я старался подстроиться под них и говорил только тогда, когда меня спрашивали. Мы выпили за Великое 4 декабря, но никто, даже Цицерон, не ударился в воспоминания. Неожиданно показалось неправильным праздновать смерть пяти человек, пусть даже и преступников. Прошлое опустилось на нас тяжелой тенью, и все замолчали. Наконец Аттик сказал:
— Я подумываю о том, чтобы возвратиться в Эпир.
Несколько минут все молчали.
— Когда? — тихо спросил Цицерон.
— Сразу после сатурналий[46].
— Ты не подумываешь о возвращении, — сказал Квинт неприятным тоном. — Ты уже все решил и просто ставишь нас в известность.
— А почему ты хочешь ехать именно сейчас? — спросил Цицерон.
Аттик покрутил бокал в руке.
— Я приехал в Рим два года назад, чтобы помочь тебе с выборами. С тех пор я всегда находился рядом с тобой, во всем тебя поддерживая. Мне кажется, что сейчас ситуация стабилизировалась и я тебе больше не нужен.
— Неправда, — заметил Цицерон.
— Кроме того, у меня там дела, которые я совсем забросил.
— Ах вот как, — сказал Квинт в свой бокал, — дела. Вот теперь ты говоришь правду.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Аттик.
— Да так, ничего.
— Нет уж, пожалуйста. Договори, если начал.
— Оставь его, Квинт, — предупредил Цицерон.
— Только одно, — продолжил Квинт. — Я и Марк подвергаемся всем опасностям жизни публичных политиков и тащим на себе всю тяжелую работу, в то время как ты порхаешь между своими поместьями и занимаешься делами по своему усмотрению. Ты зарабатываешь на своей близости к нам, а у нас вечно не хватает денег. Вот и всё.
— Но вы пользуетесь преимуществами карьеры публичных политиков — вы известны, обладаете властью, и вас будут помнить в истории. Я же просто никто.
— Никто! Никто, который знает всех! — Квинт сделал еще глоток. — Мне не стоит надеяться, что ты заберешь в Эпир свою сестрицу, да?
— Квинт! — прикрикнул на него Цицерон.
— Если твоя семейная жизнь не удалась, — мягко сказал Аттик, — мне очень жаль. Но моей вины в этом нет.
— Ну вот, опять, — сказал Квинт. — Даже свадьбы ты умудрился избежать… Клянусь, этот парень разгадал секрет беззаботной жизни. Почему бы тебе не взять на себя часть забот о стране, как это делаем все мы?
— Ну всё, хватит, — произнес Цицерон, поднимаясь. — Мы, пожалуй, пойдем, Аттик, прежде чем кое-кто не сказал слова, о которых завтра будет жалеть. Квинт? — Он протянул руку брату, который скривился и отвернулся от него. — Квинт! — повторил он еще раз со злостью и еще раз протянул руку.
