Мика Валтари - Императорский всадник
Слова ее казались настолько непостижимыми, что у меня закружилась голова и задрожали колени. Непроизвольно я стал припоминать все мои свидания с Клавдией, ее ласки, ее страстный шепот… Да, она была намного опытнее меня. Агриппина коснулась моей руки и предостерегающе покачала головой:
— Проверь себя, Минуций. Ведь только юношеское тщеславие не дает тебе сознаться в том, что ты был коварно обманут. Учись на собственных ошибках и впредь не доверяй падшим женщинам и их нежным словам. Твое счастье, что ты во время вырвался из ее тенет, обратившись ко мне. Хоть в этом ты действовал с умом!
Прекрасное лицо Агриппины было невозмутимо. Ни тени сомнения, ни следа растерянности не заметил я на нем. Она погладила меня по щеке и попросила:
— Погляди-ка мне в глаза, Минуций Лауций, и ответь: кому ты веришь больше — мне или этой грубой девочке, беззастенчиво воспользовавшейся твоей слепой доверчивостью?
И здравый смысл, и все мои смятенные чувства подсказывали мне, что этой доброй женщине, супруге императора, я должен доверять больше, чем Клавдии. Я опустил голову, желая скрыть горячие слезы разочарования, что потекли из моих глаз. Агриппина привлекла меня к своей теплой груди, и я, несмотря на невыносимую душевную боль, вдруг почувствовал во всем своем теле такой жаркий трепет, что мне сделалось ужасно стыдно.
— Не благодари меня сейчас, не стоит, хотя поверь, я очень выручила тебя, — прошептала Агриппина мне на ухо; я ощутил ее теплое дыхание и задрожал еще сильнее. — Я знаю, позже, хорошенько все обдумав, ты непременно скажешь мне спасибо, потому что я спасла тебя от самой страшной и мерзкой опасности, которая только может подстерегать юношу, когда он становится мужчиной.
Из опасения перед соглядатаями она отстранила меня и еще раз одарила мягкой улыбкой. Я был разгорячен, и лицо мое было мокро от слез, так что мне никому не хотелось попадаться на глаза. Агриппина указала мне черный ход, и я с опущенной головой побрел по мощенному белым камнем крутому переулку Богини Победы.
Глава 5
КОРИНФ
Коринф известен всем без исключения, он самый жизнерадостный и веселый из всех городов; так, во всяком случае, уверяют его жители. Двести лет назад Муммий разрушил его до основания, но в наши дни благодаря дальновидности Божественного Юлия Цезаря восставший из пепла город вновь населяют около полмиллиона человек, приехавших сюда из всех стран мира. От акрополя и до самых городских стен с утра до позднего вечера улицы Коринфа ослепительно сияют под лучами щедрого солнца, и молодой человек, которого снедает душевное беспокойство, быстро излечится от своей тоски среди пестрой разноязычной толпы.
Мой слуга Геракс напротив, должно быть, частенько клял себя за то, что со слезами на глазах умолял меня на невольничьем рынке в Риме купить его. Он умел читать и писать, разминать суставы, стряпать, торговаться в лавках и говорить по-гречески и на ломаном латинском. Он просил меня не слишком сбивать его цену, поскольку хозяин, мол, вынужден расстаться с ним лишь по горькой необходимости, из-за несправедливого судебного приговора, который довел этого богатого человека едва ли не до разорения. Я, конечно, сразу сообразил, что Гераксу пообещали комиссионные, если ему своим краснобайством удастся удержать высокую цену, но в тогдашнем моем состоянии я не был расположен торговаться.
Конечно, же, Геракс надеялся получить молодого и дружелюбного хозяина и боялся, что может очутиться в убогом доме, полном скряг. Моя меланхолия и неразговорчивость постепенно приучили его к молчаливости, хотя ему приходилось очень тяжко, ибо по природе своей он был болтуном. Даже приятное морское путешествие не помогло мне рассеяться, и я по-прежнему не желал ни с кем разговаривать и отдавал Гераксу приказы лишь жестами, на манер Далласа. Прислуживал он мне весьма усердно — может, опасался, что я, будучи нелюдимом, отвожу душу поркой рабов.
Геракс родился и воспитывался невольником. Сильным он не был, но я купил его, во-первых, что бы не тратить время на мучительные поиски, а во-вторых, оттого, что у него не было видимых изъянов. Он умудрился даже сохранить все зубы, хотя ему уже перевалило за тридцать. Конечно, я допускал, что у Геракса мог быть какой-то скрытый порок (недаром же от него хотели избавиться), но я не мог отправляться в дальний путь без слуги. Поначалу он был для меня сущим наказанием, однако довольно скоро я обучил его молчать и смотреть так же угрюмо, как и я, и с тех пор он стал надлежащим образом заботиться о моих вещах, платье и питании и даже научился аккуратно и без порезов подстригать мою все еще мягкую бороду.
В Коринфе ему уже доводилось бывать, и он устроил меня на ночлег неподалеку от храма Нептуна на постоялом дворе под названием «Судно и маяк». Он пришел в ужас от того, что я не поспешил первым делом в храм, чтобы принести благодарственную жертву за счастливый исход опасного морского путешествия, а тотчас отправился на форум, чтобы сообщить проконсулу о своем прибытии.
Резиденцией проконсула в Ахайе служило огромное здание с порталом. Внешний двор окружала стена с домиком стражи. Оба легионера, стоявшие на посту перед входом, поплевывали сквозь зубы и задирали проходящих девушек, прислонив к дереву свои щиты и копья. Они насмешливо покосились на мою узкую красную кайму, но внутрь пропустили без слов.
Проконсул Луций Анней Галлион принял меня одетым на греческий лад; он благоухал восточными ароматами, а на голове у него красовался венок из цветов, как если бы он собирался на пир. Проконсул произвел на меня впечатление человека добродушного. Он сразу велел подать нам хорошего вина и принялся внимательно читать письмо своего старшего брата Сенеки и другие послания, которые я передал ему как курьер сената. Я едва прикоснулся к моему кубку и тут же отставил его в сторону, ибо глубоко презирал тот мир, в котором, к несчастью своему, родился и от которого с не давних пор не ждал для себя ничего доброго.
Прочитав все письма, Галлион внимательно и серьезно посмотрел на меня.
— Я думаю, тогу тебе следует надевать только в дни судебных заседаний, — осторожно предложил он. — Не забывай, что Ахайя есть Ахайя. Ее цивилизация старше или во всяком случае несравненно духовнее римской. Греки живут по их собственным законам и сами следят за поддержанием порядка. Рим проводит в Ахайе политику невмешательства. Тут все идет своим чередом, а мы лишь следим за происходящим со стороны. Преступления против жизни здесь редкость. Больше всего забот нам доставляют, как и во всех портах, воры и мошенники. Амфитеатра в Коринфе нет, зато есть роскошный цирк с конными скачками. Каждый вечер в городе открыты театры. Всякие прочие удовольствия, так занимающие молодые умы, здесь тоже в избытке.
