Время умирать. Рязань, год 1237 - Баранов Николай Александрович

К Ратиславу протолкался Кир Михайлович Пронский. Перекрикивая лошадиный топот и ржание, крики и стоны раненых, он передал Ратьше приказ Юрия Ингоревича: готовить головной конный отряд к прорыву.

– А князь? – крикнул в ответ Ратислав.

– Он со своими людьми и всеми, кто на конях, сейчас подтянется к голове войска! И замыкающий отряд сюда подойдет!

– А их бросаем? – Ратьша кивнул на пешцов.

Кир Михайлович нахмурился. Сказал:

– Сам видишь, им не спастись. Предлагаешь всем вместе здесь полечь?

– И князь согласен?

– Упирался спервоначалу. Потом понял, что по-другому никак. Смирился.

– Ладно, – кивнул Ратьша. – Пусть так.

– Начинаем по сигналу княжеского рога! – разворачивая коня, крикнул Кир.

А стрелы продолжали падать, втыкаясь в щиты, кожаные брони коней, человеческую и конскую плоть, со звоном отскакивая от панцирей и шлемов или с глухим стуком пробивая их. Жалобно заржал конь Могуты: одна из стрел, пронзив защиту, вонзилась ему в правую лопатку, уйдя в тело на полчетверти. Ближник с заметным усилием вырвал ее, похлопал заплясавшего жеребца по шее. Ратислав озабоченно покачал головой: далеко ли ускачет Могута на истекающем кровью коне?

Из-за задних рядов в голову войска протиснулась княжеская свита с великим князем в середине, заботливо укрываемым щитами гридней. Здесь они встали в центре первого ряда. Понятно, Юрий Ингоревич решил сам возглавить прорыв. Что ж, тогда Ратьшино место позади: будет прикрывать отход.

– Уходим в хвост! – приказал он своим людям, разворачивая Буяна. – Ты иди с княжьими людьми. – Это Могуте. – И сам, и конь подстреленные.

Ближник упрямо мотнул головой и тоже развернул коня. Ну что ты будешь с ним делать!

Только успели добраться до последних рядов конников, продвигающихся к голове войска, как впереди раздался хриплый рев княжеского сигнального рога. Еще не умолк его звук, а там, впереди, разнесся боевой клич панцирников и грохот тяжелых кованых копыт: конница пошла на прорыв. Здесь, в хвосте, черед до всадников еще не дошел. Они продолжали двигаться шагом.

Пешцы, понявшие, что их оставляют одних, остановились, устало поставили ростовые щиты на землю, пригнулись за ними, повернулись вполоборота, провожая взглядом уходящих соратников. В лицах их не было упрека. Только усталость. Они тоже понимали: незачем погибать всем, спасшиеся там, за Черным лесом, постараются защитить города и веси родной земли.

Меж колоннами пешцов, ставших заметно короче и тоньше, осталась группа всадников в полтора десятка, это был тысяцкий Будимир с воеводами. Ратьша, проезжающий мимо, завернул к ним.

– Остаешься? – спросил у тысяцкого.

Тот только кивнул в ответ и тут же крикнул:

– В круг! Становись в круг! – Потом хлопнул Ратьшу по спине, сказал уже негромко: – Езжай, отстанешь. И отомстите там за нас.

– Прощай, – сдавленным голосом ответил тысяцкому Ратислав и пришпорил Буяна. Горло сжимало от ярости и бессилия.

Хвост конного войска уходил вперед, набирая ход. Вот он уже выскользнул из промежутка между колонн пешцов. Те сразу начали смыкаться, образуя оборонительный круг. Ратьша и Первуша с Могутой едва успели проскочить наружу.

Догнали концевых всадников быстро. Татары, судя по отсутствию впереди звуков схватки, боя не приняли. Опять разлетелись в стороны и теперь скакали по бокам остатков рязанской конницы, расстреливая ее, лишенную возможности отвечать, в упор. Сразу появились убитые. Люди и лошади. Ратьше, скачущему позади, приходилось то и дело объезжать или перескакивать через их тела. Совсем скоро после начала скачки начали отставать всадники на раненых лошадях. Большинство их, поняв, что не уйти, разворачивали коней навстречу преследователям, вытаскивали мечи из ножен и пытались вступить в схватку. Редко кому это удавалось: раньше татары успевали утыкать их стрелами.

Через полчаса начал отставать жеребец Могуты. Ратислав и Первуша пристроили своих коней с боков истекающего кровью скакуна, прижались к нему, помогая продолжить кажущуюся уже бесконечной скачку и не давая повернуть коня встречь врагам. Но теперь уже отставали все трое. Татары, видя такое, засыпали их стрелами. Пяток вражеских всадников приблизился саженей на двадцать, посылая стрелы в упор. Взвизгнул Буян: стрела прошила его доспех и впилась в бок чуть позади Ратьшиного бедра. К счастью, стрела ушла неглубоко. Зашипел от боли Первуша.

– Уходите, – прохрипел Могута.

Ратислав мотнул головой.

– Все погибнем. Уходите! – собрав силы, рявкнул Могута. – Ну!

Ратьша упрямо нагнул голову, не отвечая. В щит на спине с глухим стуком били стрелы. Звонко ударяли по шлему и нагруднику – вскользь, не пробивая. В Буяна татары пока не целили: видно, приглянулся им жеребец-красавец.

– И-йех! – выкрикнул Могута и, нагнувшись, сбросил щит со спины, потом, рванув застежку, сбросил шлем.

– Что ты?.. – начал Ратислав.

Но две татарские стрелы уже вонзились в тело ближника. Одна, пробив панцирь, в спину, а вторая – в обнаженную шею. Та, что попала в шею, видимо, перебила позвоночник, и Могута умер сразу. Его тело завалилось набок, прямо на руки Ратьше. Тот какое-то время, не веря в свершившееся, тормошил своего бывшего наставника. Потом, поняв, что ближник мертв, отпустил его тело и, ударив шпорами Буяна, послал его вдогон ушедшим вперед соратникам, чувствуя, как переполнившие глаза слезы катятся по ресницам, замерзая на морозном ветру.

Прошел еще час. Луна продолжала лить на заснеженную степь свой тоскливый бледно-желтый свет. Вздымающаяся из-под копыт лошадей снежная пыль взблескивала тусклыми искрами, создавая над темной массой всадников, несущихся по степи, мерцающий ореол. От рязанцев к этому времени осталось не более семи сотен. Преследующие их татарские отряды меняли друг друга, отъезжая для пополнения запаса стрел, так что смертельный ливень не прекращался ни на миг.

Ратислав и Первуша продолжали скакать в хвосте войска. Ратьшу стрелы до сих пор миловали. Буян бежал все так же ходко: видно, полученная им рана кровила не сильно. Конь Первуши пока не пострадал. А вот меченошу стрела уклюнула в правый бок, попав в соединение половинок нагрудника. В тело вошла не слишком глубоко, помогла кольчуга. Парень обломал древко и пока вроде держался в седле вполне уверенно.

Всадники на раненых конях продолжали отставать, попадая под татарские стрелы и клинки. Стяг великого князя продолжал трепетать где-то в голове растянувшегося войска. Должно, жив Юрий Ингоревич, берегут его гридни. А вот Олег Красный отстал. Теперь он опять скачет рядом с Ратьшей и Первушей. Видимо, сказалась полученная рана, да и жеребцу его досталась пара стрел, пробивших броню. Ратислав с меченошей подперли боками своих скакунов коня белгородского князя, как недавно коня Могуты. Пока держались, не отрываясь от своих, и стрел в них летело не слишком много.

«Ничего, продержимся, – уговаривал себя Ратислав, – до стана осталось немного. Не более получаса скачки. Продержимся».

– Ну, ты как? – то и дело тормошил Ратьша Олега, не давая совсем обессилевшему побратиму сомлеть окончательно.

Тот вскидывал клонящуюся на грудь голову, пытался улыбнуться белыми от потери крови губами, кивал, шептал почти неслышно:

– Ничего, брат. Ничего…

– Держись! Недалеко осталось!

Олег кивал, и снова голова его начинала клониться к груди.

Впереди уже видна была темная полоса леса. До стана и правда оставалось совсем недалече. Наверное, скачущие впереди всадники уже видят шатры и избы деревеньки, откуда вышло в степь рязанское войско. Увидели их и татары. Далеко позади проревели сигнальные трубы. Дождь из стрел внезапно прекратился.

По колонне скачущих рязанцев прокатился облегченный вздох. Ратислав радоваться не спешил: вряд ли татары так просто выпустят свою добычу. Он выпрямился в седле, осмотрелся. Конные татарские стрелки поворачивали лошадей в стороны и уносились в степь. Из-за них позади, справа и слева показались плотные ряды тяжелой конницы, посверкивающие в лунном свете отблесками панцирей и наконечниками поднятых вверх копий. Понятно: будут добивать.