Станислав Вольский - Завоеватели
Перуанская резьба по камню.
Сколько тысяч жителей умещалось в этом городе? Двести тысяч в главной его части и столько же на окраинах. Может быть, эти подсчеты были преувеличены, но что по размерам с Куско не могли сравниться ни Севилья, ни Вальядолида, ни Барселона, в этом испанцы не сомневались.
Отдохнув от похода, завоеватели принялись за работу. Падре Вальверде, сопровождаемый монахами и крещеными туземцами, обходил храм за храмом, сокрушал идолов и водружал на месте жертвенников каменные кресты. Солдаты и их начальники шарили по необитаемым дворцам покойных инков, забирались в святилища храмов, отламывали драгоценности от одежд царственных мумий, а частенько, несмотря на строгие запреты Пизарро, не брезговали и домами знати. Постепенно очередь дошла до могил, а потом и до отдельных лиц, которые прятали или могли спрятать серебро и золото. Подозреваемых пытали и иногда разузнавали местоположение тайников, собирая с них богатую жатву. Немало добычи было найдено и в государственных складах столицы, предназначенных для обслуживания придворной аристократии. Кроме предметов питания, в складах находили тонкие вигоневые материи, плащи и накидки из перьев, дорогие безделушки и женские туники из золотых бус.
Несмотря на ревностные поиски, добычи оказалось меньше, чем ожидали. Но и то, что нашли, удовлетворило бы самого жадного скрягу Старого Света. Секретарь Пизарро и присланный из Панамы казначей оценили общую стоимость награбленного в 580 тысяч золотых песо (около 15 миллионов рублей) и 215 тысяч марок серебра (около 2 миллионов рублей). Солдаты швыряли золото не считая. Предприимчивые торгаши, ухитрившиеся доставить в лагерь Пизарро испанские товары, продавали их по баснословным ценам: бутылка вина стоила, в переводе на современные деньги, 2400 рублей, меч — 4 тысячи рублей, пара башмаков — 1600 рублей, хорошая лошадь — до 50 тысяч рублей. Целые состояния пропивались и проигрывались в несколько часов.
С грустью смотрел молодой инка на это разграбление древней столицы. Но еще грустнее было ему видеть, как спокойно, безразлично принимал его народ новых повелителей. О сопротивлении никто не думал. Перуанцы низко кланялись белым людям, смиренно складывали на груди руки, когда солдаты били их и оскорбляли их жен, исполняли каждое приказание испанцев с такой же покорностью, с какой они раньше повиновались начальникам областей и городов. Только жрецы и длинноухие сородичи царственного дома ходили понурые и мрачные. Иногда, когда они смотрели на вооруженные испанские отряды, проходившие по улицам Куско, в глазах их вспыхивал недобрый огонек и губы шептали проклятия, но и они не противились насильникам, не защищали своих домов. А ведь в столице их было не меньше двух-трех тысяч!
По ночам, запершись в отведенном ему дворце, Манко проводил целые часы в беседах со старым амаутой, тем самым, которого спас от гибели Альмагро. Старику удалось вместе с внучкой добраться до столицы. Манко приблизил его к себе отчасти потому, что опытный и умный старик хорошо знал страну и, мог подать дельный совет; отчасти потому, что внучка его за полтора года превратилась в стройную, красивую девушку и вскружила голову молодому принцу. Пока Манко был только принц, по законам страны ему нельзя было жениться на «деве Солнца», но инке, «сыну Солнца», разрешалось жениться и на девушках, посвященных светлому богу. И как только Манко был провозглашен владыкой империи и прибыл в Куско, красавица Оэльо стала его женой. Теперь старый амаута был для него не только наставником, но и близким родственником. Иной раз всю ночь напролет излагал ему Манко свои планы и изливал свое горе.
— Скажи, амаута, почему так труслив мой народ? Почему перуанцы бегут от белых, как заяц от охотника?
Амаута объяснил:
— Еще твой пра-пра-прадед говорил: «Инка должен царствовать, его сородичи управлять, а народ повиноваться. Земледельцы и ремесленники ничего не должны изучать и ни о чем не должны думать — они должны только исполнять приказы». Раньше они слушались вас, теперь пришли белые, прогнали вас, и они слушаются их. Видал ли ты когда-нибудь, чтобы дикие козы выбирали себе вожака? Когда умирает или обламывает рога старый вожак, приходит другой, молодой, и они слушаются его так же, как слушались его отца или деда. То же и с нами, перуанцами. Солнце возложило на нас ярмо, и мы будем безропотно нести его.
— Но неужели никогда не восстанет мой народ против белых колдунов? — негодующе восклицал Манко. — Неужели мне всю жизнь придется кланяться этому седобородому человеку и исполнять его приказы, как слуга исполняет приказы господина?
— Если Солнцу будет угодно и оно смилостивится над нами, ты прогонишь чужеземцев, мой повелитель.
— Я соберу армию, рассеянную по горам! — гневно восклицал юноша. — Я призову всех своих сородичей… Я истреблю пришельцев всех до одного…
— Подожди, мой повелитель, — перебивал его старик. — Выигрывает тот, кто умеет ждать. Белые сильны: у них неведомые звери, у них огневое оружие. Приглядывайся к ним хорошенько, изучи все их повадки, научись владеть их оружием и сражаться так же, как они, и тогда — Солнце принесет тебе победу. Таись от них, не выдавай себя. Пусть они ничего не знают о твоих намерениях, пусть они думают, что ты молодой глупец, которым можно играть, как мячиком. А когда придет время, ты прыгнешь на них, как ягуар, и разорвешь когтями их железные груди, и выгонишь людей в черных рясах, и станешь таким же могущественным, как твои предки.
Часто воодушевленные речи амауты прерывались криками. Мимо дворца проходили ватаги пьяных солдат, ломали чьи-то двери, кого-то били, кого-то пытали. Грезы о будущем сразу исчезали, и Манко ясно видел, как далеко избавление. Может быть, всемогущее Солнце когда-нибудь сжалится над своими детьми, но сейчас оно отвернулось от них и отдало их под власть чужеземцев. На челе Манко красовалась борла, но хозяином страны был не инка, а седобородый человек с лукавыми, острыми глазами. Раздавленная столица бессильно лежала под его тяжелой пятой.
— Когда же, когда? — шептал Манко.
— Жди, готовься, учись, — отвечал амаута. — После зимы всегда наступает лето, после ночи всегда занимается заря.
XXX
Вскоре после вступления в столицу Пизарро начал налаживать расшатавшуюся государственную жизнь. Нужно было показать всему народу, что у него теперь есть законный повелитель, которому подданные должны повиноваться так же слепо, как повиновались они его отцам. Пизарро приказал короновать нового властителя, обставив эту церемонию католическими обрядами и древними празднествами. Вместо главного жреца пурпурную борлу возложил на инку Пизарро. Испанский нотариус прочел акт, в котором Манко признавал себя слугой и вассалом короля и императора Карла V. Падре Вальверде отслужил торжественную обедню в храме Солнца, превращенном в собор. А вечером этого же дня было устроено пиршество, которым инки обычно отмечали свое вступление на престол. На одном конце стола сидели Пизарро со своими военачальниками и Манко со своей свитой, а на другом восседали в пышных одеждах мумии царственных предков, принесенные для этого случая из своих необитаемых дворцов. Многочисленные слуги прислуживали мертвым так же заботливо, как и живым: ставили перед ними блюда с жареным мясом, плоды, золотые чаши с игристой чичей. Участники пира поднимали в их честь пенящиеся кубки, народ веселился, плясал и пел. Все, казалось, было по-старому: такой же инка, такой же пышный двор, такие же песни, такая же радость. Звуки флейт и рожков заглушали пьяные выкрики солдат, пестрые плащи перуанцев заслоняли от глаз фигуру седобородого человека, спокойно и внимательно следившего за празднеством. А от него-то и зависело все.
