Владимир Кедров - На край света
На борту коча — человек шестнадцать. Большая половина из них гребла, мерно взмахивая веслами. На одних людях — вишневые кафтаны и красноверхие собольи шапки; на других — серые сермяги.
Семен Дежнев стоял на носу, опершись о борт, и всматривался в очертания левого берега. Его лицо озабоченно, но взгляд тверд. Вишневый кафтан плотно облегал его широкие плечи.
— Меряй, Сидорка! — отрывисто приказал кормщик стоявшему возле него Емельянову.
Шмыгнув носом, Сидорка взмахнул наметкой[127] и погрузил ее в воду. Согнувшись пополам, он пытался нащупать речное дно.
— Нет! Не достать…
Сидорка выпрямился. Его щеки теперь более впалые, а рыжая бороденка заметно поредела. Однако на его обветренном лице не заметно и следа уныния, а в выцветших глазах — прежний смешок.
— Эй, на руле! — крикнул Дежнев. — Фомка! Прими к берегу!
Фомка повернул руль. Он был все тот же. Так же сивые брови нависали над прищуренными глазами, но картофелеобразный нос стал более сизым, а борода — более седой. На Фомке — новая серая сермяга и яловые сапоги с загнутыми вверх острыми носками.
Кочевой мастер Степан Сидоров, выйдя из поварни, окинул коч, свое детище, ревниво-заботливым взглядом и, найдя непорядок в снастях, недовольно тряхнул остриженной в скобку головой. Тотчас же Сидоров принялся распутывать снасти.
Лишь Фомка, Сидорка да Степан Сидоров остались у Дежнева из его ватаги, с которой он обошел Чукотку. Кроме них, на коче находились бывшие моторовцы и стадухинцы — Никита Семенов, Артемий Солдат, Василий Бугор, Иван Казанец. Но были там и новые люди, совсем недавно пришедшие на Анадырь в ватаге бывшего cтaдyхинца Юрия Селиверстова.
— Не зевай, Сидорка! — раздался голос Дежнева. — Подходим к перебору[128].
Наметка Сидорки погрузилась в воду лишь на две трети.
— Мель!
— Табань! Отдай кошку![129]
Солдат и Казанец сбросили в воду огромный камень, заменявший якорь.
— Суши весла!
Дежнев отер лицо ладонью и обернулся к дружинникам:
— Здесь обождем прибылой воды. Скоро вздохнет Батюшко.
— А пошто нам ее ждать? — удивленно спросил Григорий Байкал, самоуверенный и щеголеватый красавец, впервые спускавшийся по Анадырю.
— Запомните это место, — сказал Дежнев, обращаясь ко всем новичкам в плавании по Анадырю, — здесь начало песчаного перебора. Он всю реку перегородил, и глубина — не больше аршина.
— А длинен ли перебор этот? — поинтересовался Савва Тюменец.
Серьезным и внимательным выражением лица, а также любознательностью Тюменец напоминал погибшего Михайлу Захарова. Дежнев положил руку на плечо молодого человека:
— Верст с пятнадцать, должно быть, тянется.
— А вон, мил человек, видишь горку? — подошел к Тюменцу Фомка. — Под той горкой у нас первая землянка была вырыта. Голодны и сиры, лютую зиму мы в ней перемаялись.
— Эй, Данила! — крикнул Сидорка, смотревший вверх по реке. — Куда ж этот, рыбий глаз, твой начальник Юшка Селиверстов запропастился? Его паруса и в помине нет!
— Был бы он только «рыбий глаз», то было бы полбеды, — ответил ему чернобородый мужик с серебряной серьгой в правом ухе.
Это был Данила Филиппов, промышленный человек из ватаги Юрия Селиверстова.
— Беда, что он еще и завистливый глаз, — многозначительно прибавил Данила.
— Кому ж, мил человек, он, Юрий, позавидовал? — спросил Фомка, прищурившись.
— Кому? Да приказному вашему Семену Дежневу, его товарищу Никите Семенову, тебе, Фомка, всем вам, ватажникам Дежнева!
Дежнев усмехнулся:
— Нашел кому завидовать! Не нашим ли кровавым ранам, не голодному ли терпению нашему, когда мы лиственничную кору и всякую скверну ели, он позавидовал?
— Нет, — засмеялся Григорий Байкал, — этого нашему приказному не надобно! Моржовой корге! Вот чему он позавидовал!
— Корге?
— А думаешь, чему? — спросил Данила Филиппов. — Как услыхал он от тебя, Семен, про ту коргу, что нашли вы два года назад возле Анадыря-реки, что морж на нее в великом множестве вылегает, что набрали вы там заморную кость «рыбий зуб», — так он, Юрий, даже позеленел от зависти.
— Позеленел, говоришь?
— Не вернуться мне к малым детушкам, коли вру! Спросите хоть Савку Тюменца с Гришкой Байкалом. Пусть они скажут.
— Обозлился, — подтвердил Байкал.
— Он у нас такой, — вздохнув, согласился и Савва Тюменец.
— А опосля, только вы все ушли, — продолжал Данила, — он подозвал нас к себе, посмотрел эдак пронзительно, да и говорит: «А не та ли это корга, что я, Юрий, вместе с Михайлой Стадухиным, тому уж пять лет, как нашел?»
Вся ватага дружно захохотала.
— Эк, куда метнул! — воскликнул Иван Казанец. — Забыл только он, гадюка, что и кроме него есть люди, что пять лет назад ходили морем со Стадухиным. Я, к примеру, Васька Бугор…
— Мы-то знаем, что лжет он без совести, — подтвердил Василий Бугор. — Мы-то знаем, что со Стадухиным не только до Анадыря, а и далеко до Большого Каменного носу мы не дошли. Всего-то семь ден ходу было…
Пока ватага «Корги» возмущается притязаниями Юрия Селиверстова, расскажем о событиях последних лет на Анадыре.
Дежнев, Мотора и вся их дружина с облегчением вздохнули после ухода Стадухина с Анадыря. Они построили четыре коча и каждое лето ходили на них, исследуя реку; они ловили рыбу, охотились на оленей и, делая летом запасы, научились легко переносить суровые зимы.
Летом 1652 года сбылась мечта дежневцев: у северного берега Анадырского залива они открыли моржовую коргу — косу, служившую лежбищем тысячам моржей. Охотникам даже не приходилось истреблять большое число животных: на корге было много «заморного» рыбьего зуба — клыков моржей, издохших от старости или погибших в схватках.
Полтора месяца назад сухим путем, как в свое время Мотора и Стадухин, явился новый искатель «рыбьего зуба» — Юрий Селиверстов. Это был тот казак, которого Стадухин отправил в 1650 году в Якутский острог с отписками и несколькими моржовыми клыками.
Человек наглый и лживый, Селиверстов одурачил нового воеводу Дмитрия Францбекова. Каких только небылиц не рассказал он воеводе о своем плавании со Стадухиным! И четыре реки-то за Колымой он видел; и людей-то там очень много; и заморная моржовая кость лежит там на берегу моря, подходи только и нагружай ею целые суда!
Воевода поверил Селиверстову. Он выдал ему наказную память и новый, хорошо снаряженный коч. Селиверстов получил порох, свинец, «промышленный завод» — орудия для моржового промысла, подарки для иноземцев и товары для обмена на меха и моржовую кость. Более 3600 рублей стоила воеводе «справа» Селиверстова.
