Гвидо Дикман - Лютер
Мартин стоял вместе с братом Ульрихом чуть поодаль. Сердце у него бешено колотилось от волнения, когда он сунул руку в свой кожаный кошель, висевший через плечо, и нащупал холодный свинец футляра. Итак, час пробил. Он приблизился к решающему рубежу своей жизни. За последние месяцы Мартин написал бесчисленное множество писем. Он выдержал нападки со стороны самых влиятельных магистров и церковников и без устали разъяснял им свою позицию по поводу Священного Писания. И все же Папа грозил отлучить его от Церкви. И теперь, когда он получил буллу об отлучении, в его сердце возникло удивительное чувство свободы. Тучи над ним сгустились, но зато он четко знал, что его ожидает. Хотя Мартин по-прежнему носил одеяние августинца, он ни в коей мере не считал себя связанным обетом послушания по отношению к Папе и его представителям. Их нежелание бороться с злоупотреблениями внутри Церкви Мартин мог объяснить только одним: ни папа Лев X, ни его кардиналы вовсе не были призваны Господом для служения ему, и поэтому доверия к ним быть не могло. Именно это и хотели доказать жителям Виттенберга Мартин, Карлштадт и Меланхтон.
— Мы всё приготовили, брат Мартинус! — Голос одного из студентов оторвал Мартина от его мыслей. Он шумно выдохнул. От треска огня в костре мурашки побежали у него по всему телу, но он все же направился было за студентом.
— Не делай этого! — крикнул брат Ульрих. В отчаянии он схватил друга за рукав, пытаясь удержать его. — Я понимаю, ты разгневан, тебя оскорбили. Они разорвали в клочья твои сочинения и запретили тебе выступать. Но что пользы в том, если ты отплатишь им той же монетой? — Он смолк, собираясь с мыслями, а студенты тем временем все подкладывали в огонь дрова. — Помнишь, как ты рассказывал мне об этом человеке, там, в Аугсбурге? Ну, о том, который сопровождал кардинала!
— Джироламо Алеандр? — пробормотал Мартин. Он пожал плечами, не понимая, куда клонит Ульрих.
А тем временем их разговор привлек внимание Карлштадта и Меланхтона. Они подошли к Мартину поближе.
— Вчера приор сказал мне, что этот Алеандр просит аудиенции у императора, — сообщил Ульрих.
Судя по всему, он хочет уговорить Карла издать указ, который позволит ему схватить тебя, не испрашивая согласия у курфюрста Фридриха. Не забывай, что…
— Ну и что с того! — перебил его профессор Карлштадт. — Вы, видимо, забыли, что в Лейпциге и Эрфурте глупая булла антихриста была просто-напросто сорвана с церковных ворот. А в Магдебурге ее и вовсе спустили в сточную канаву, а потом прибили к позорному столбу. А сейчас и доктор Лютер покажет, чего стоят угрозы Папы, — ничего не стоят!
Брат Ульрих мученически закатил глаза. Неужели здесь все, кроме него, сошли с ума? Карлштадт явно забыл, чему он учил студентов на протяжении всех этих лет.
— За церковным отлучением последует наказание светских властей, — обреченно проговорил он. — Как Церковь сжигает еретика на костре, так власть объявляет его вне закона. Умоляю тебя, Мартин, не навлекай на себя вместе с гневом Папы еще и гнев императора!
Мартин посмотрел на него в растерянности. Доводы брата Ульриха были столь разумны, что он заколебался. Но разве он сам не пытался всегда согласовывать свое учение с доводами разума? И что ему это принесло?
Мартин резко развернулся и быстро пошел вместе с Карлштадтом и Меланхтоном к горящему костру. Молодой магистр ободряюще улыбнулся ему. Но эта жизнерадостная улыбка не могла никого обмануты он нервничал точно также, как и Мартин. На лбу у Меланхтона блестели капельки нота, хотя причиной их мог быть и жар костра. Выдержав небольшую паузу, он выступил вперед, откашлялся и провозгласил:
— От имени факультета мы заявляем протест против несправедливых притеснений доктора Мартина Лютера. И если Рим призывает нас сжигать возмутительные сочинения, то я начну с того, что предам огню… папские декреты!
Под одобрительный свист Меланхтон наклонился и сорвал оленью шкуру с ящика с книгами, стоявшего недалеко от костра. Он достал толстую книгу в твердом переплете, раскрыл ее и поднял над пламенем. Слезы от едкого дыма застилали ему глаза. Закашлявшись, он отступил назад и, чуть помедлив, швырнул книгу в огонь.
Теперь настала очередь Мартина. Все взгляды устремились на него, когда он приблизился к Меланхтону. В руках у Мартина был пергаментный свиток с кроваво-красной печатью, — известным всем символом папской власти. Презрительная улыбка пробежала по его лицу, когда он разворачивал свиток. Он прочитал вслух первые строки. То был семьдесят четвертый псалом:
— «Exurge, Domine! Да восстанет Господь, и расточатся враги Его, и да бегут от лица Его ненавидящие Его! Положись на Господа и делай дело свое. Будь крепок против поношений, коим каждый день внимают глупцы…»
Тяжело дыша, Мартин обвел взглядом напряженные лица стоящих вокруг. Тем временем прибывали все новые зрители. Ему показалось, что среди них мелькнул и Спалатин, но поручиться, что он не ошибся, Мартин не мог. Кроме потрескивания огня да постанывания горящей древесины, не было слышно ни звука. Даже ветер затих в вышине.
— Папа требует, чтобы я отрекся ото всего, что я говорил в защиту нашей веры. Но я не отрекусь от Священного Писания. Только перед Господом единым держу я ответ — так же, как и все мы, включая Папу Римского, который меня преследует. — Он поднял пергамент над головой, чтобы и задним рядам его было видно. — Рим называет эту бумагу буллой отлучения. Эдикт, написанный Папой собственноручно. Мне же пришло на ум гораздо более точное его определение: папская галиматья!
— Бросьте ее в огонь! — в один голос закричали студенты.
Мартин кивнул им, сохраняя полную серьезность, и попросил тишины. Потом резко развернулся и швырнул пергамент в огонь — языки пламени жадно набросились на него. В несколько мгновений красная печать расплылась и воск, шипя, закапал на обуглившиеся поленья.
Толпа была в восторге. Меланхтону стоило большого труда унять молодежь. А что касается Карлштадта, то он вообще не видел причины призывать людей к спокойствию.
Брат Ульрих наконец не выдержал. Он с отвращением сморщил нос и поспешил назад в монастырь. Он почти бежал, ноги его путались в полах грубой рясы, — казалось, он спасается от погони. Мартин заметил исчезновение друга, и ему стало не по себе: он прекрасно понимал, что обидел Ульриха. Он твердо решил после вечерней молитвы поговорить с ним и попросить прощения. Но в остальном в душе его ничего не изменилось, он снова повернулся к костру.
— Поддерживайте огонь! — кричал Карлштадт. Голос его срывался от возбуждения. — Поддерживайте его с помощью канонического права! Скармливайте огню всю эту ложь, написанную в Риме, которой мы должны были верить, не смея докапываться до истины!
