Вера Космолинская - Драконье царство
Ночь становилась все тише, смолкали обрывки песен, разговоры, шутки и смех, тише и мягче становился и топот, все понемногу погружалось в дремоту. И все слышнее становились лесные звуки — уханье совы, шорох чьих-то крыльев. А кто-то из всадников неподалеку еще и всхрапнул, заснув в седле. Незадолго до рассвета, с тешащим самолюбие чувством исполненного долга, армия снялась с марша, расположившись на заслуженный привал.
Эборакум ощетинился как еж. И то дело. Если бы Бальдульф сбежал за море, я бы окончательно в нем разочаровался. Впрочем, нет, конечно, разочаровался — не то слово и не то понятие, скорее фигура речи. Но то, что он был на месте, меня очень даже устраивало.
Несколько колонн, двигавшихся почти синхронно по разным дорогам, перекрыли подходы к Эборакуму. Подойдя первыми, мы немного подождали, пока подтянутся остальные. Гавейн блокировал княжество с моря, курсируя вдоль побережья. На всякий случай, чтобы не приплыл кто-то «третий-лишний», или чтобы кто-то невзначай не уплыл от решающей встречи. Галахад прибыл в качестве вестника о рекогносцировке, да так и остался с нами, где, как предполагалось, и назревала развязка.
Полдень был ярким, но холодным. Солнце освещало каменные стены, а ветер беспощадно гнал облака, разрывая их в жалкие лохмотья, и заставлял траву стлаться и звенеть как речной поток в скалах. Выстроившаяся армия застыла в этой текучей подвижности. Она стояла на месте, на виду тех, кто засел в окруженном городе и вне досягаемости для каких-либо метательных снарядов, а что-то неосязаемое стремительно проносилось мимо. Как проносится само время. Одновременно леденящее и бодрящее. Оглушающее как сама жизнь, и оставляющее впечатление яркой и холодной, текучей и вместе с тем неподвижной и бесстрастной вечности.
Хотя какие-то страсти, конечно, были. Правда, я бы не сказал, что много. Сперва со стен шквалом неслись какие-то отчаянные оскорбительные крики, безнадежная похвальба, но понемногу саксам надоело, особенно, когда на видном месте появились, под охраной, пара тысяч безоружных пленных, захваченных при Бадоне. Ох, не зря Ланселот поминал Ричарда под Акрой… Саксы не были осведомлены ни кто такой Ричард, ни где находится даром не нужная им Акра, но все, что могло означать происходящее, было старо как мир.
Потом, также на видном месте, рядом, был поставлен длинный стол — просто доски на козлах, но покрытые богатой пурпурной тканью с бахромой. Саксы ничего никогда не слышали и о Владе Цепеше, но, полагаю, достаточно было и не связанных с этим персонажем уместных ассоциаций, которые могли придти им в головы. Над округой потихоньку нарастало напряжение. Через час после того, как все заняли свои позиции, его уже можно было резать ножом.
А еще примерно через час я смотрел в глаза Бальдульфа. Того веселого задора, что был в нем при первой нашей встрече, теперь не было и следа. Теперь он готов был просто умереть. Предпочтительней, сражаясь. Но если не повезет, значит, не повезет. На переговоры он согласился выехать сразу же. Сопровождали его лишь два угрюмых сакса, плечи их укрывали плащи с меховой оторочкой, а на каменных лицах был высечен суровый эпический фатализм. Они непостижимым образом смахивали на близнецов, хотя один из них был невысок и более чем плотен, а второй одновременно кряжист, высок и строен, из-под шлема первого торчали совершенно выгоревшие пряди, из-под шлема второго свисали только длинные темно-горчичные усы. Но манера держаться и взгляды и водянисто-светлых, и темно-серых глаз были совершенно одинаковы, и даже движения, как будто, синхронны. На присутствии хотя бы этих двоих настоял я, передав через посланца, которым выступил самостоятельно вызвавшийся Ланселот, что желаю, чтобы Бальдульфа сопровождали спутники, которые могли бы затем засвидетельствовать, что переговоры велись достойно. Сам Бальдульф готов был сперва приехать в одиночку. То ли затем, чтобы ему не мешали свидетели, то ли для того, чтобы в случае его подлого убийства и следующего затем штурма, город не потерял ни одного лишнего бойца. При виде его вблизи, я стал больше склоняться ко второй версии. Он был слишком серьезен и слишком спокоен.
— Приветствую тебя, правитель Эборакума, — сказал я.
Бальдульф чуть сардонически скривился на такое обращение, почти правильно полагая, что я валяю дурака. С одной стороны, этим я напоминал или подтверждал ему весть о гибели Кольгрима, а с другой, если я торчу под стенами, долго ли ему осталось вместе со всем Эборакумом?
— Приветствую тебя, повелитель Британии, — промолвил он с едва уловимой мрачной иронией. — Чего ты хочешь от меня?
— Пригласить тебя к обеду, — я кивнул на стол, уже уставленный кувшинами и кое-какими нескоропортящимися закусками. — А за трапезой обсудим, что нам делать дальше.
— Ты уверен, что нам стоит при таких обстоятельствах разделять трапезу? — Бальдульф резко приподнял бровь, и голос его зазвучал в несколько раз живее, чем при приветствии. В конце концов, столько всяких традиций связано с совместными трапезами. И помимо отравлений или резни перепившихся сотрапезников или поджигания кровель над их же головами — практически ни одной плохой. Да и то, все перечисленное не традиции, а только легенды и случаи из жизни, приличные же люди так себя не ведут.
— Думаю, что стоит, — заверил я. — В конце концов, что еще стоит делать добрым друзьям?
Бальдульф с сомнением обозрел окрестности. Добрые друзья, говорите? Знаем мы таких добрых друзей…
— Я тебя не понимаю.
— Что тут понимать? Ты вручаешь мне ключи от Эборакума, а я считаю город своим и беру его под свое покровительство. При этом отдаю город тебе, чтобы ты управлял им и дальше. Разумеется, на определенных условиях.
— Что это за условия? — осведомился Бальдульф ничего не выражающим голосом.
— Слишком долго говорить. А лучше еще и записывать. Так что, советую все же сесть за стол.
— Так не пойдет, — сказал Бальдульф.
— Это еще почему?
— Я здесь вождь не бессловесных скотов, а вольных людей, которые сами знают, что им делать. Я не могу продать их за обещание власти или богатства, или жизни.
— И даже за их собственное благополучие?
— Им самим решать, что для них есть благополучие.
— Как же они решат, если ты не оставишь им выбора?
— Я не оставлю им выбора? — переспросил Бальдульф, удивленно наклонив голову.
— Именно ты. Потому что я предлагаю им выбор.
Бальдульф нахмурился, его лицо приняло несвойственное ему свирепое выражение, и наконец сакс спрыгнул со своего буланого конька. Позади него послышалось мрачное фырканье — то ли фыркали кони сопровождавших его спутников, то ли они сами издавали такие звуки, как надутые мехи, также спешиваясь. Я подал знак, чтобы лошадей у наших гостей забрали.
