Нина Соротокина - Канцлер
После получения указа № 134 Апраксин созвал военный совет. Все неприятности, как говорится, были у армии налицо, посему совет с полной искренностью постановил: «Наступать нельзя!» — о чем немедленно и известил Санкт-Петербург.
В столице обиделись. Тем более что и государыне стало лучше настолько, что она вполне могла разобраться в ситуации. Поэтому был немедля отправлен указ № 135, подписанный Конференцией и императрицей лично. Этот указ не просто приказывал, он вопил, используя для пунктов и подпунктов все литеры алфавита: «а) непременное исполнение учинить по указу № 134; б) сохранить Мемель; в) Левальду, в случае перехода Немана, не только подать к баталии повод, но, сыскав его, атаковать, для чего буде успеть возможно, чтоб поворотить конницу…» и так далее, и все так же грозно. России было стыдно перед союзниками упустить такую победу, и она заверяла Францию и Австрию, де, подождите чуть-чуть, Апраксин немного отдохнет и продолжит наступление.
Однако Апраксин тоже был упрям, да еще и правдолюбив. Он твердил, что «как против натуры ничего делать не можно, так и армия, которая толикою гибелью от того угрожаема, в здешней земле зимовать не место». В ночь с 5-го на 6-е октября, когда был получен указ № 135, он вторично созвал военный совет, дабы обсудить. Обсудили и постановили: «Мемель будет сохранен для России, но наступать нельзя, поскольку сие есть гибель армии». В подтверждение этого постановления генералы во главе с Апраксиным написали в Петербург петицию, в коей указывали, скорбя: «Армия пребывает в изнеможенном состоянии… весь генералитет просит, дабы повелено было к освидетельству прислать каких-либо поверенных персон»… это, стало быть, комиссию, чтоб проверяла.
Поспешное, нелепое отступление после Гросс-Егерсдорфа не прошло для Апраксина, даром. Историки утверждают, что неприятные и опасные для фельдмаршала слухи распустили австрийский и французский послы, мол, угадывается странная связь между обмороком государыни в Царском и поведением русского войска. Но и без всяких иностранных сплетников в голове зрел вопрос: с чего это вдруг наша армия перепутала направление и после победы направилась не в Кенигсберг, до которого было рукой подать (и путь свободен!), а в Петербург? Кроме того, Лопиталь и Эстергази на все лады твердили, что Апраксин играет на руку прусскому королю, что он подкуплен, что русские нарушили союзный договор и теперь вообще нельзя предсказать ход компании.
Конференции ничего не оставалось, как отказаться от услуг фельдмаршала, дело шло к его смещению. Бестужев повел себя мудро. Как только канцлер понял, что Апраксин будет отставлен, а может быть, и арестован, он тотчас написал фельдмаршалу письмо с требованием немедленного наступления. Более того, он успел связаться с великой княгиней, и она, в свою очередь, написала маленькую записочку. В ней она предупреждала фельдмаршала о порочащих его слухах и заклинала исполнить приказ правительства идти на Кенигсберг.
Бестужев чувствовал настороженное, иногда враждебное отношение к себе не только в окружении государыни, где царили Шуваловы, Воронцов, Трубецкой и прочие, но и в собственной вотчине — в иностранной коллегии, и в посольских дворах. Алексею Петровичу очень хотелось вернуть себе доверие союзников, и он зачастую глупо суетился и даже лебезил, заигрывал с посольскими. Перед отправкой писем Апраксину он показал свое и Екатеринино послание (воистину бес попутал!) голландскому послу, а также саксонскому советнику Прассе, своему дальнему приятелю — вот-де, смотрите, люди, молодой двор и сама Екатерина есть враг Фридриха, они верны нашим интересам.
Кажется, разумный поступок, хитрый ход, но Бестужев не знал, что улыбчивый, краснощекий, несколько смешной Прассе, который всегда согласен с русским канцлером и так истово кивает, что из-под парика выбиваются его жесткие черные волосы, а очки сползают на нос, очаровательный и доброжелательный Прассе был тайным любовником Анны Карловны Воронцовой, супруги вице-канцлера.
О! Прассе не возвел поклеп, он только обмолвился, мол, канцлер Бестужев послал письмо великой княгини Апраксину, и то письмо имеет самое патриотическое содержание. Воронцова шепнула мужу, вице-канцлер, сгустив краски, поведал об этом государыне. Невинное послание Екатерины было названо перепиской. Воистину Бог шельму метит. Екатерина пострадала именно из-за этого невинного письма… однако мы забегаем вперед.
Екатерина не все знала об интригах при дворе и в армии, но она и без этих знаний предчувствовала беду. Положение молодой женщины стало вообще крайне трудным и опасным.
Автор не может сочувствовать Екатерине в ее несчастье, которое называется «Елизавета не умерла», но понять душевный настрой жены наследника он просто обязан. Уже несколько месяцев Екатерина находилась в таком состоянии, что, казалось, еще шаг, может быть, два, и она вместе с мужем займет русский трон. Великая княгиня и хотела этого, и боялась. У этого страха было много обличий. Она была влюблена, она была беременна, у нее было полно врагов, она знала, как много может возникнуть нелепейших случайностей, которые помешали бы ей не только занять трон, но и лишиться всех надежд, а это для такой натуры, как Екатерина, было сродни физической смерти.
То, что Елизавета стала выздоравливать, никак не уничтожило прожектов о престолонаследии, а только отодвинуло их на неопределенный срок.
Елизавете становилось лучше по капле в день, вот она стала говорить, невнятно, но настойчиво, вот села, однако и шага сделать не могла из-за опухших ног. И сразу появились желудочные колики, потом опять конвульсии. Императрица была хронически больна, однако у нее достало сил для отставки Апраксина и назначения на место главнокомандующего бывшего главного директора канцелярии строений генерала Фермора. Некогда он занимал у фельдмаршала Миниха пост генерал-квартирмейстера. Невелика, должность, но Фермор быстро сделал карьеру, он был надежен, исполнителен, императрица всегда была милостива к нему, а в этой войне первые победы при Мемеле и Тильзите были связаны с его именем.
Первоначальный приказ Апраксин был — ехать немедля в Петербург, но в дороге он задержался в Нарве. Екатерина не могла узнать, чем вызвана эта задержка. Не знал того и Бестужев, поэтому решил послать на разведку Белова.
Александр должен был отвезти последнее послание канцлера, в котором тот призывай фельдмаршала, уповая на высшую справедливость сохранить здоровье, дух и веру, поскольку Их Величество милосердна и милостива, словом, взяв самый высокий и торжественный тон, испещрил бумагу самыми пустыми словами. Письмо было написано для отвода глаз, главное задание не доверили бумаге: Белов должен был устно выяснить у их высокопревосходительства, где письмо их высочества, написанное перед Гросс-Егерсдорфской баталией. Должен был он также узнать у Апраксина, написал ли тот ответ на оное послание великой княгини. Александр был совершенно уверен, что задание это секретно, и был весьма удивлен, когда узнал, что о его отъезде в армию знает Понятовский. Более того, очаровательный поляк в самых лестных выражениях сообщил, что великая княгиня хотела бы увидеть Белова перед отъездом. Это было полной неожиданностью для Александра. Или хозяйка молодого двора решила вдруг приблизить его к своему кружку? Нет… маловероятно. «Я ей нужен по делу», — подумал Белов.
