Евдокия Ростопчина - Палаццо Форли
— Пора, — сказала она себе, и тихонько прокралась в свою спальню, не замеченная Чеккою, которая не могла себе вообразить и никак не поверила бы, что ее дорогая синьора провела ночь не в своей постели.
XII. Последний день Палаццо Форли
В семь часов утра по нашему и в тринадцатом по итальянскому счету маркезина послала просить к себе падрэ Джироламо. Ему она должна была открыть прежде всех то, что узнала от Леви дель-Гуадо; хотя, по ее мнению, ни помощи, ни спасенья не было уже больше на свете для Лоренцо, — но, по крайней мере, следовало предупредить успех коварства еврейки, не допустить женитьбы, столь безумной… Один аббат мог быть посредником между Пиэрриной и Лоренцо, один он мог решиться открыть глаза бывшему своему питомцу. Сердце маркезины говорило ей послать также и за другим, преданным ей человеком, — или просто это бедное сердце, измученное и растерзанное, искало предлога, чтоб отдохнуть в присутствии своей единственной отрады, — хотело видеть Ашиля, только чтоб его видеть, без всякой другой причины.
Но размышление остановило порыв сердца и приказание на языке маркезины: она почувствовала, что ей неловко будет посвящать Монроа в свою горестную тайну и что рассказ обо всем, что она узнала, повел бы слишком далеко. В самом деле, сестра маркиза могла, победив щекотливую гордость, выйти замуж за богатого человека, вопреки своей бедности; но должна ли была она теперь принять предложение жениха, когда семейное положение ее изменилось еще к худшему, когда с собою она приносила в приданое заботы о разоренном брате?.. — Нет, — подумала гордая девушка, — дочь Форли не может ни просить, ни принимать пособий от чужого… она не должна желать для своего мужа целое семейство нищих! Я не могу теперь быть женою Монроа!.. И, чтоб удалить развязку, она предпочла удалить объяснение.
Ей слишком больно было признаться даже самой себе, что все кончено между Ашилем и ею; она не решалась произнести ужасное слово разлуки, и хотя жертва счастья была уже принесена в душе ее, но она отложила ее исполнение до окончания дел Лоренцо. К тому же, она уверена была, что в продолжение дня увидит Ашиля, что он сам придет утром или после обеда. — Тогда посмотрю, что мне делать, — подумала Пиэррина.
Через четверть часа Маттео возвратился с неприятным ответом: он не застал дома падрэ Джироламо и даже его не было в городе. Накануне в одной окрестной вилле умер короткий друг аббата, и он поехал утешать семью покойного и провести весь день в молитвах над ним. Поздно вечером тело хотели привезти с дачи в церковь Санта-Кроче и падрэ должен был приехать вместе с ним и сторожить его во всю ночь. Это препятствие так не кстати, эта отсрочка были невыносимы для ожидающей Пиэррины, тем более, что до разговора с своим старым другом она не могла ни на что решиться, ничего предпринять.
Она вспомнила, что день был воскресный, позвала Чекку и пошла к ранней обедне.
Горе и ночь, проведенная напролет в волнениях всякого рода, возбудили в ней какую-то лихорадочную деятельность, которую надо было или употреблять, или обмануть. Пиэррина рассчитала, что с минуты ее возвращения от обедни до того времени, в которое Монроа имел привычку навещать ее, оставалось ей еще часа четыре ожидания; боясь самой себя и своих напрасных размышлений, она вознамерилась обратить этот промежуток грустного досуга на поиски в бумагах семейного архива, чтоб удостовериться, существуют ли подлинно какие-нибудь доказательства, которые могли бы помочь Ионафану и его сообщнику присвоить себе имя Форли, предмет стольких стараний и усилий этих людей.
Она опять заперлась в портретной галерее. Там, одна в присутствии этих отживших поколений, с которыми так тесно связывались ее мысли, она достала большую книгу в бархатном переплете, окованную вызолоченными углами, отстегнула богатые вызолоченные застежки и начала перебирать пыльные и желтые хартии. Древние акты, говорившие о рождении, крещении, браке и смерти первых Форли, были писаны на пергаменте; их украшали узоры и живопись той неподражаемой работы, которая и теперь удивляет знатоков яркостью и свежестью красок и совершенством мелочной отделки, способной выйти только из-под искусных и терпеливых рук людей, для которых время ничего не значило. Сначала Пиэррина перелистывала без внимания эти летописи своего рода, но мало-помалу семейные предания и воспоминания производили на ее ум обыкновенное впечатление: она увлекалась ими, забывая свое беспокойство; она переносила в былое время думы и мысли, в которых было мало отрады в настоящем, и в розысках о жизни своих предков спасалась от тяжести собственной жизни. Наконец, она дошла до тех актов, которые относились к Гаубетто. Вот краткое свидетельство о скоропостижной и необъяснимой смерти отца его… Вот его брачный договор, — за крючковатой и резкой подписью горбатого маркиза, вот неровная и нечеткая подпись его невесты. Пиэррине показалось, что имя бедной Джиневры полусмыто слезою… Но под роковым числом этой грустной свадьбы положительно находилось черное пятно, которое как будто заклеймило это число — 13-е ноября 1715 года, — конечно, перо выпало из чьей-нибудь дрожащей руки, — или нотариус, писавший акт, по неосторожности закапал чернилами бумагу. Маркезина задумалась над этим договором, началом целой жизни испытаний и муки… Далее следовали акты рождения и скорой смерти первых детей Гаубетто и Джиневры; потом свидетельство о рождении несчастного Луиджи, которого мать встретила с радостью, не подозревая, что он умрет в тюрьме, под судом. Наконец, вот и акт о смерти самой Джиневры. Но за ним удивленная маркезина нашла неизвестный ей до того дня документ: духовную несчастной страдалицы. С любопытством принялась она за чтение этого завещания; оно было писано собственною рукою Джиневры и обращалось ко всему ее потомству: умирающая маркиза оставляла свое благословение детям и внукам своего единственного сына, Луиджи; просила их никогда не выпускать из рода картины «Поклонение Волхвов», как залога благосостояния их дома, и приказывала, в случае крайности, разорения или чрезвычайного переворота в их судьбе, прибегать за советом и помощью к капеллану замка Форли в Апеннинах, или к старшему священнику того городского прихода, к которому приписан палаццо. Пиэррину тем более поразило это завещание, что она никогда о нем не слыхала прежде, хотя ей с детства были знакомы все легенды и предания их дома. Ей тотчас пришла мысль воспользоваться последним приказанием Джиневры и просить совета и помощи у одного из двух назначенных лиц. Но у которого? В апеннинском замке давно не было капеллана: замок этот был заброшен и необитаем, а капелла обратилась в груду развалин; уж более тридцати лет никто из семейства Форли не бывал там, и единственными сторожами при нем были жители ближайшей фермы. Городской приход, к которому в старину был приписан палаццо, перенесен. Теперешний приход находился под управлением падрэ Джироламо, с тех пор как после смерти Жоржетты домашняя церковь палаццо была упразднена.
