Евдокия Ростопчина - Палаццо Форли
Леви остановился, чтоб перевести дух и утишить свое волнение… он боязливо взглянул на маркезину: она сидела недвижна, по-видимому, спокойна.
— Что же далее?.. — спросила она голосом, в котором не звучало никакого особенного чувства.
Леви ободрился… «Она не сердится! — подумал он, — хороший знак!»
— Далее, синьора, — сказал он с одушевлением, — я должен прибавить только то, что в ваших руках и от вашей воли зависит теперь участь вашего брата… Вы можете поправить его дела, уничтожить все зло, которое ему причинено чрез Динах, вы можете одним словом возвратить маркизу его палаццо и его имущество.
— Что же должна я сделать для того и какое слово должна я произнести?
— Маркезина, вы видите это стекло и под ним единственные орудия гибели маркиза Лоренцо, — его заемные письма: я не мог сегодня достать их на полчаса, чтоб принести к вам, потому что ключ от внутреннего ящика никогда не выходит из рук Ионафана; но нет ничего легче дли меня, как разбить это самое стекло, вынуть эти клочки бумажки, сжечь их или отдать вам, — и тогда мнимый долг вашего брата не существует, и тогда он сохранит свой палаццо, свою безопасность, свою независимость, все, чего хотят лишить его… Повторяю, для этого достаточно одного вашего слова, маркезина.
— А это слово — какое же оно? в чем состоит?
— Обещайте мне, что завтра вечером вы отдадите мне вашу руку, — а послезавтра, с зарею, эти документы перестанут существовать!..
— Я не понимаю: мою руку, вы сказали?.. зачем и как?.. что вы под этим разумеете?
— То, что если маркезине Пиэррине Форли угодно будет принять в супруги меня, ей преданного и покорного, с тех пор, как я знаю ее — я уничтожу векселя и долги ее брата, а он сохранит свой палаццо и свой сан, вопреки и наперекор всем врагам, готовым погубить его!
— Синьор, — сказала маркезина с горькой улыбкой, вставая с своего стула, — как дурно ни поступили ваши близкие против моего рода, — вы всех перещеголяли: они обижают и грабят нас, — вы меня оскорбили!..
— Синьора, это совсем не в моем намерении!.. Я думал, напротив, доказать вам мою преданность, мою любовь!..
— Перестаньте, синьор, это бесчестно!.. Вы заманили меня сюда, чтоб заставить слушать неимоверные признания! Знайте, что я не могу принять их от вас иначе, как за наглую и дерзкую насмешку!
— Так вы отказываете мне, синьора маркезина?… Так мое предложение вами отвергнуто?
Как ни воздерживалась она от гнева, как ни старалась отвечать спокойно и удержать негодование и отвращение, наполнявшие ее сердце, но не могла долее притворяться: смертная бледность, покрывавшая ее щеки, уступила яркому румянцу оскорбленной гордости, взор ее блистал, и голос начинал дрожать… Леви понял, что в ней происходило, — и уязвленное самолюбие завопило в нем, придавая смелость его обыкновенной, застенчивой робости.
Пиэррина грозно подошла к двери, готовясь уйти. — Постойте, синьора, еще минуту!.. Подумайте, что вы произносите приговор вашему брату… приговор всему вашему родовому наследию!.. Вы закрываете будущность перед собою и братом! Я хотел спасти вас обоих, я предлагал…
— Вы предлагали мне позор взамен нищеты! И вы осмелились думать, что я когда-нибудь соглашусь?.. Разве нам нужны ваши благодеяния? Положим, долг моего брата недействителен, положим, заимодавцы его воры и лихоимцы, он заплатит, синьор, он должен все заплатить сполна, потому что его имя — имя Форли! — стоит под этим заемным письмом! По миру пойдем, мы, работать будем оба в поте лица, но Ионафан и его достойные сообщники получат все, что тут написано!.. Берите наш палаццо, наше состояние, — лишь бы нам не оставаться вашими должниками! Знайте, синьор, дом Форли может упасть, — но никогда не должен унизиться!..
— Поздравляю вас, маркезина, если вы находите, что его не унизит породнение с такою женщиною, какова Динах!..
— Она могла желать и воображать все, что ей угодно, — вы сами не уступаете ей в составлении намерений и расчетов, метящих дерзко на нас, — но вы можете быть спокойны! Никогда Лоренцо не женится на ней. Не может быть, чтоб он забылся до такой степени!..
— Вы не знаете Динах, если вы так думаете! Она сумеет заставить повиноваться всех, кого захочет покорить!.. Маркиз будет принужден и необходимостью, и отчаянием, и любовью!
— Вы тоже надеялись, что сумеете и меня заставить принять ваши позорные условия вместе с вашею рукою!
— Но я — и Динах, — вы и маркиз, — это не одно и то же! Знаете ли вы Динах? можете ли иметь понятие о власти этой опасной женщины?.. Она уверяет даже нас, что любит маркиза, но она никогда ничего не любила, кроме своего зеркала и своих уборов!.. Но надо знать ее, как я знаю, чтоб противустать ей, а брат ваш у ней в руках — послушная игрушка. Помните ли вы индийский караван давеча на маслянице? Заметили ли вы изумительной красоты женщину в паланкине?
— Так это она?.. Хороша, в самом деле, слишком хороша! — И Пиэррина глубоко вздохнула, постигая глупости и слабость своего брата.
— Я ее заметила невольно, потому что меня поразило упорство, с которым она осматривала и дом, и меня, и всех бывших со мною. Я удивилась тогда ее вниманию: понимаю теперь, зачем эта женщина так пристально и так неотвязчиво вглядывалась в нас, — она искала Лоренцо, чтоб сделать его свидетелем своего торжества!
— Ошибаетесь, маркезина! Она измеряла вышину палаццо Форли и рассчитывала, как высоко ей надо прыгнуть, чтоб до него достать!..
— О! я все готова перенести, лишь бы Лоренцо не принес ей в жертву своей чести и своего счастия!.. Прощайте, синьор! Пиэррина Форли прощает вам все зло и все оскорбление, причиненные нам вами!
И маркезина еще раз обратилась к двери, которую Леви почтительно отпер перед нею, не смея даже помыслить удержать ее. Весь запас его воли и энергии был истощен в неудачной попытке… Как все люди слабые и ничтожные, он мог почерпнуть в честолюбии минутную решимость, в упрямстве найти мгновенную замену твердости и стойкости, но первое сопротивление обезоруживало его; видя крушение всех высокомерных надежд своих, он совершенно растерялся и уступил Пиэррине.
Маркезина допустила его проводы только до садовой решетки; тут она дала ему знак вернуться, а сама продолжала свой путь по уединенным улицам стихающего и засыпающего города.
Было далеко за полночь, когда она затворила за собою кованые двери особенного крыльца, ведущего по лестнице в галерею портретов и в библиотеку.
Что чувствовала и думала девушка, уничтоженная ужасным известием — легче вообразить, чем рассказать. Покуда она находилась на улице и должна была обращать внимание на безопасное достижение цели, она удерживала восстание скорби в душе своей, но гроза разразилась, лишь только она увидела себя под защитою родного крова, того крова, с которым ей надлежало через сутки проститься навеки…
