Джон Биггинс - Под стягом Габсбургской империи
Я, конечно, знал, потому что мне выболтал Карджежев. Я подумал, что лучше для начала притвориться, что я не в курсе, но затем вспомнил, что должен изображать эмиссара от загадочного Сокола и, следовательно, полностью осведомлён о цели заговора.
— Конечно: убить эрцгерцога Франца-Фердинанда.
Он посмотрел на меня, а потом расхохотался.
— Ну, Прохазка, это показывает, как мало тебе рассказали в Австрии. Но господа в Вене не слишком-то хотят, чтобы эрцгерцога убили, насколько я понимаю. Когда они впервые обратились к нам, я думал иначе, но теперь понял, в чём дело. Майор Драганич, может, и опытный военный — что, с твоего позволения, вряд ли можно сказать о любом из вашей имперской и королевской армии, но у него всё же есть голова на плечах. Так что я думаю, им просто нужно, чтобы эрцгерцог попал в переделку, и тем самым получить предлог для войны с Сербией. Ну а я поддакиваю этой игре. Потому что у меня тоже свои планы.
— Прости, но я не понимаю.
— Ваши генералы - Конрад, наместник Потиорек [42] в Сараево и остальные — давно ждут войну, чтобы раз и навсегда раздавить Сербию. Но, насколько я слышал, ваш старый император не хотел на это соглашаться, в то время как крыло эрцгерцога колебалось, как листок на ветру: иногда за войну, а иногда против. Но кое-что наверняка заставит их действовать: нападение наших бойцов на старого императора или его наследника, тем самым Вена получит доказательство, что за этим стоит наше робкое правительство в Белграде.
— Да, понимаю, они обрадуются покушению на эрцгерцога, но только неуспешному. Так почему же и ты хочешь, чтобы покушение не удалось?
— Прохазка, я черногорец, как и ты, а не серб. У меня есть собственные планы. Я выбрал для этой операции самых больших кретинов, каких сумел найти, потому что хочу, чтобы они не просто провалили задание, а провалили с треском. Ты видел Карджежева и Дусича, а я видел остальных — всего их шестеро. И уверяю тебя, они совершенно ни на что не способны. Я даже сомневаюсь, что они смогут приблизиться к эрцгерцогу, австрийская полиция схватит их за несколько дней до операции. С такими-то длинными языками, как у Карджежева и Дусича, они наверняка уже в тюремных камерах. Нет, я хочу, чтобы их схватили, поскольку стоит австрийским следователям поднажать на наших юных героев, они начнут болтать и расскажут полиции всё дерьмо, что я вбил в их головы за последние недели: о том, что они получали личные приказы от старого толстяка Димитриевича [43] из совета при правительстве, а может, даже от этой трусливой крысы Пашича. С такими-то доказательствами Конрад и сторонники войны в Вене получат всё, что хотели. Скажи, Прохазка, в поезде на Лозинку идиот Карджежев показывал тебе свой пузырек для самоубийства?
— Даже вытащил пробку, чтобы мы могли унюхать запах цианида.
Драганич громогласно расхохотался.
— Цианида из моей задницы. Я купил его в белградской бакалейной лавке. Это миндальная эссенция для выпечки. Юный идиот заработает желудочные колики, и еще несколько дней после того, как он это проглотит, благоухать от него будет, как от засахаренных слив в марципане.
— Но разве это не слишком... безжалостно с твоей стороны, посылать этих бедных, ни о чем не подозревающих юнцов в подобную ловушку?
— Безжалостно, мой дорогой Прохазка? Где затронуты интересы нации, там не место подобным соображениям. Наши юные друзья вызвались отдать свои жизни за Сербию, так что, по моему мнению, не слишком важно, как именно они их отдадут. Умрут они на поле боя или на австрийской виселице, жертва та же самая. Нация — всё, личность — ничто. Это война, а на войне зачастую необходимо тратить жизни на отвлекающую атаку, чтобы увести врага от главного удара.
— Значит, операция в Сараево — просто приманка?
— Именно, — он выразительно замолчал, подобно мастеру-художнику, собирающемуся открыть свой chef d’oeuvre [44]. — Моя главная цель, Прохазка, убедиться в том, что даже если наши друзья Конрад и Потиорек наконец получат свою войну с Сербией, они не проживут достаточно долго, чтобы насладиться успехом. Понимаешь, ваши австрийские хозяева довольно плохого мнения о нашей национальной разведке. Они считают, что мы, сербы, просто слабоумные крестьяне, которые играют в заговор; и я надеюсь, что фиаско в Сараево подкрепит их ошибочное мнение, что мы слишком тупы, чтобы устроить больше одного заговора одновременно. Как только австрийская полиция раскроет заговор, они будут улыбаться, поздравлять друг друга, накупят кремовых пирожных в Konditorei [45] — и отправят начальника штаба и губернатора в Фочу, а там они попадут в мою ловушку. Видишь ли, у меня есть информация, что двадцать шестого июня, когда закончатся манёвры, Конрад и Потиорек будут присутствовать на демонстрации нового орудия горной артиллерии, неподалеку от черногорской границы. Ну и я устрою собственное небольшое представление: пятьдесят лучших четников, вооружённых до зубов и засевших в лесу в ожидании. Никто из них не выживет, и они это знают; но двое наших армейских друзей определённо умрут вместе с ними.
— Но это наверняка будет означать войну между Австрией и Сербией. Как ты рассчитываешь победить?
— Не только между Австрией и Сербией, но также и с Черногорией. Ха! Все кругом знают, что жалкий старый пес Никола в Цетине получает тайные подачки из Вены. Но убийство Конрада и боснийского наместника на территории Черногории не сможет объяснить даже этот старый лис. На короля Николу Петровича-Негоша у меня тоже есть планы, могу тебя заверить. Может, через месяц королем станет Мирко, раз мой клан имеет такие же права на престол, как и Петровичи. В альянсе Сербии и Черногории, да еще когда будут мертвы два лучших австрийских генерала, мы непременно победим. Может, погибнет миллион сербов, но мы победим.
— Скажи-ка, Драганич, а почему ты просто не убьешь эрцгерцога? Его смерть уж точно ничего бы для тебя не изменила.
Он печально покачал головой.
— Эх, Прохазка, ты позоришь Черногорию. Служба у австрияков сделала тебя таким же тупым, как и они. Подозреваю, что когда эрцгерцог прибудет в Сараево, ваша полиция и военные будут не слишком рьяно охранять бедолагу. Однако я уже послал туда своих людей, они проследят, чтобы ему не причинили вреда. Можешь мне не верить, но сейчас у Франца-Фердинанда нет более усердного ангела-хранителя, чем я. Я хочу, чтобы в Сараево он был в такой же безопасности, как в собственной постели.
— Но почему, боже ты мой? Разве не Габсбурги угнетают южно-славянские народы?
— Может и так. Но тебе не приходило в голову, что хорватам и словенцам, даже кое-кому из так называемых боснийских сербов, возможно, нравится, когда их подавляют, раз этим занимаются драгоценнейшие австрийские эрцгерцоги и жирные католические священники? Вот что я тебе скажу, Прохазка. Сейчас они толкуют о южно-славянском государстве — Югославии или подобной чепухе, но я не поставлю на это и соплей из носа. Мы, сербы, — люди восточные, вроде русских. Что нам делать с мямлящими на латыни хорватами? Нет, наше будущее с востоком: союз всех сербов, а в один прекрасный день, может, и Константинополь, снова возродится империя Стефана Душана [46]. Так-то, Прохазка. Может, однажды ты увидишь, как император Великой Сербии Мирко присутствует на пасхальной службе в Айя-Софии. Что до треклятых хорватов и словенцев, то пусть их примет Австрия. Раз они с Францем-Фердинандом так любят друг друга, то пусть и живут вместе. Он вскоре станет императором в Вене, когда старик наконец-то помрет в своем Шёнбрунне [47], а все хорваты со словенцами будут кланяться, расшаркиваться и натянут национальные костюмы, чтобы отслужить благодарственную мессу, и будут жить счастливо на земле эдельвейсов и картофельного пюре. Что может быть лучше? Долгой жизни императору Францу-Фердинанду! Уж точно не сыскать человека, который желал бы ему более долгого и процветающего правления, чем майор Мирко Драганич!
