Амеде Ашар - В огонь и в воду
— Столько разом! И без сомнения, от вашей могучей шпаги?
— Увы, да! Другое последствие — то, что ваше имя было замешано в этой истории.
— Мое имя! — воскликнула Орфиза.
— Ваше имя, и лучшее доказательство — вот эта записка.
Гуго вынул из кармана записку, переданную ему вечером на Маломускусной улице, и подал ее раскрытой герцогине. Пробежав ее глазами, она расхохоталась.
— И вы могли подумать, что я написала подобную записку? Взгляните, граф де Шиври!
Герцогиня передала записку Цезарю; он улыбнулся.
— Меня обвиняют в тщеславии, но, сказать по правде, если бы мне прислали подобное нежное письмецо, то прежде всего, разумеется, я бы вздохнул от сожаления, что не могу этому поверить, но никогда бы не подумал, что его написала герцогиня д’Авранш!.. Ах! Бедный друг мой! Какая же странная мысль пришла вам в голову!
Орфиза улыбнулась одобрительно, и эта улыбка окончательно рассердила Монтестрюка. Он взял из рук у Шиври записку, скатал ее шариком и преспокойно бросил в огонь. Потом продолжил шутливым тоном:
— Это, однако же, неблагодарно!.. Я должен был сохранить этот кусок бумаги, какая бы рука ни написала его, на память о той пользе, которую он принес мне.
— И в чем же заключается эта польза? — поинтересовался Цезарь.
— Я получил благоволение короля.
— Да, в самом деле, вы видели короля! — воскликнула Орфиза. — А я и забыла об этом… В Фонтенбло, кажется? По какому случаю? Зачем?
— Но разве нет такого обычая, что все дворяне королевства должны представляться его величеству?.. Спросите у графа де Шиври… Кроме того, я вынужден был просить короля о милости.
— И получили ее?
— Он сделал больше: со вчерашнего дня по высочайшему повелению я принадлежу к военной свите его величества.
— А! — протянул Шиври.
— Это только начало, — прибавил Гуго, — но я надеюсь пойти гораздо дальше и гораздо выше во что бы то ни стало.
— И чего же вы намерены добиться, позвольте узнать? — спросила герцогиня, улыбнувшись при этом намеке.
— Но ведь вы сами знаете… завоевать золотое руно.
— А! Так это дело решенное, что вы похитите меня на корабле «Арго», даже не крикнув «берегись»?
— Нет, ведь я вас предупреждаю.
— Много милости! А если я откажу вам?
Гуго был просто в припадке хладнокровия; он улыбнулся, поклонился и ответил:
— Нет, герцогиня, нет! Вы согласитесь.
— Вы были наивны до дерзости, теперь вы смелы до наглости.
Орфиза встала с явным желанием прекратить разговор. Но Гуго решился идти до конца. Он хладнокровно положил руку на эфес шпаги и, поклонившись еще раз Орфизе, глаза которой сверкали от гнева, сказал:
— Если смелость действительно преступление, то все-таки ничто не заставит меня отступить… Вы или смерть!
Когда Гуго вышел, Цезарь пожал плечами и заявил:
— Он просто сумасшедший!
Но Орфиза под влиянием внезапного, столь обычного у женщин переворота посмотрела на Шиври и сказала:
— Он не похож, однако же, на прочих…
Выйдя из особняка герцогини, Гуго бесцельно бродил по улицам Парижа. Он сладит наконец с этой гордой герцогиней; он пожертвует ради этого всей кровью, всей жизнью. Она увидит наконец, что он не шутил, когда принимал ее вызов. «С ней, — говорил он себе, — то улыбается надежда, то приходит отчаяние; сегодня у нее мелькала ласковая улыбка, завтра — ирония, сарказм… Молодая и прекрасная, она забавляется переменами, питается капризами… Но я сам из упрямого рода и покажу ей! Волей или неволей она должна сдаться и сдастся!»
Настали сумерки, потом пришла ночь. Опомнившись, Гуго понял, что и сам не знает, куда зашел. Он ждал первого прохожего, чтобы спросить дорогу в особняк Колиньи, как вдруг вблизи послышались крики. Гуго кинулся на шум и в узком переулке в ночном сумраке увидел брошенный у стены портшез, между тем как несшие его лакеи с трудом отбивались от целой шайки мошенников.
Гуго выхватил шпагу и бросился на грабителей. Как только самый отчаянный из них упал от первого же удара, все прочие разбежались, опасаясь, что дозор вмешается в дело, если борьба затянется. Гуго и не думал их преследовать и уже вкладывал шпагу в ножны, как вдруг дверца портшеза отворилась и из него вышла дама, закутанная в плащ и с черной бархатной маской на лице. «Если она старая и дурная, — сказал себе Монтестрюк, — то пусть это доброе дело зачтется мне, по крайней мере, на небесах».
Незнакомка взглянула на него, пока он кланялся.
— Послушайте, что тут происходит? — спросила она.
— Извините, но я сам хотел спросить вас об этом, — ответил Гуго, успокоившись: голос был молодой.
— Извините и вы меня, я привыкла спрашивать, но не отвечать.
Дама толкнула ногой тело человека, которого ранил Гуго; он не двинулся.
— А! Вот как вы их отделываете! — продолжала она, взглянув опять на своего защитника.
— Да, я так уж привык, — сказал Гуго гордо.
Она осмотрелась вокруг. Из двух носильщиков и двух лакеев, которые были при ней, один был убит, двое убежали, четвертый стонал под стеной, возле опрокинутого портшеза.
— Сударь, — продолжала дама, — когда спасают кого-нибудь, то тем самым отдают себя в их распоряжение.
— Приказывайте. Что я должен делать?
— Не угодно ли вам проводить меня домой, но с условием, что вы не будете стараться разглядеть меня или узнать, кто я.
— Боже сохрани! И без того иногда в тягость, что приходится смотреть на тех, кого знаешь, и знать тех, на кого смотришь.
— Какая дерзость!
— Вот это самое слово мне сказали уже раз сегодня, и потому-то мне не хочется говорить ни с кем.
Незнакомка подошла к раненому лакею и приказала ему:
— Перестань стонать, и марш!
Бедняга встал и медленно поплелся по переулку.
— Приятное приключение, нечего сказать! — проворчала незнакомка. — Вот бы посмеялись, если бы узнали, с кем оно случилось!
— Посмеялись бы или поплакали, — сказал Гуго.
— А почему вы так думаете?
— Потому что одно без другого не бывает. Женщины как кошки: то прячут когти, то царапаются. Когда одни смеются, другие плачут.
Скоро показались стены большого сада; сквозь деревья в темноте смутно виднелся дворец.
— Э, да это Люксембург! — сказал Гуго будто сам себе.
— Здесь мне уже нечего бояться; можете идти.
Монтестрюк остановился и собрался повернуть назад, чтобы уйти, как вдруг она его удержала.
— А если бы мне захотелось отблагодарить вас, неужели вы не подсказали бы мне способа сделать это?
— Нет ничего легче. Угодно вам снять перчатку?
— Вот, — сказала она, подумав с минуту.
