Алла Бегунова - Черный передел
По правде говоря, Аржанова, неожиданно встретив Энвера на «Ашлык-базаре», уже и не сомневалась в этом.
Их знакомство произошло в октябре 1780 года, в Гёзлёве, где она жила на постоялом дворе «Сулу-хан», а отец Энвера, турок по имени Шевкет-ага, был его управляющим, или назиром. Энвер знал русский язык. Он выучил его, работая в Ени-Кале в конторе двоюродного дяди, купца, торгующего с русскими лесом.
В Ени-Кале Энвер посещал кофейню крымского татарина Селямета и там пристрастился к игре в кости. Три раза он проигрывался до последнего акче. Выручал его из беды приказчик Микиса Попандопулоса. Таким образом у резидента русской разведки в Крыму оказались три его долговые расписки. Суша, обозначенная в них, весьма и весьма огорчила бы назира Шевкет-агу. Анастасия имела разрешение напомнить восемнадцатилетнему турку о его долге. Но это не понадобилось.
Принятый на работу в экспедицию в качестве переводчика Энвер, мечтательный юноша, сходу влюбился в русскую госпожу. Она лишь кокетничала с ним. На большее молодой мусульманин, однако, и не рассчитывал. По турецким обычаям, чтобы добиться благорасположения красивой женщины, мужчина обязательно должен делать ей дорогие подарки. Энвер же собственными средствами не располагал.
Зато он безоглядно, верой и правдой мог служить предмету своей страсти. С его помощью Аржанова довольно легко выполнила первое из заданий – нашла в юго-западной части крымской степи потайные татарские колодцы.
Копии долговых расписок Энвера и сейчас находились среди ее бумаг. Секретная канцелярия приказывала «ФЛОРЕ» отыскать влюбчивого и пылкого сына Шевкет-аги и снова привлечь его к сотрудничеству, но, как и прежде, «втемную», то есть не открывая ему свое инкогнито, а используя его сердечную привязанность и склонность к азартным играм. Переход Энвера из мирской жизни в монашескую несколько озадачил Анастасию. Она почти ничего не знала о мусульманских аскетах и мистиках – суфиях – и о суфизме, древнем религиозном учении.
Но Энвер изобретательно солгал, представляя ее своему духовному наставнику Юсуфу-эфенди. Это означало, что еще не полностью подчинил его себе шейх тариката мавлавийа. Судя по одежде, молодой дервиш уже прошел две ступени приближения к Божественной истине и из мюридов был посвящен в члены братства, дав «ахд» – клятву, обет – и надев вместо обычного восточного кафтана «хирку» – монашеское рубище. Следовательно, он принадлежал к третьей ступени – «марифа», или мудрость, и назывался «арифом», то есть познающим.
Да, Энвер пользовался большим доверием главы братства «вертящихся» суфиев Ходжи-Ахмада. Когда-то в медресе турок был любимым и лучшим его учеником. Потом Ходжи-Ахмад, рассорившись с улемами города Гёзлёве, уехал в Медину, где и приобщился к тарикату мавлавийа. Через три года он получил звание «шейх» и поручение: совместно с тремя другими «арифами» основать отделение братства в Крымском ханстве.
Первым, кого он здесь нашел и обратил в монашество, стал Энвер. Сын назира Шевкет-аги знал наизусть почти половину Корана, а под влиянием Ходжи-Ахмада увлекся религиозной мистикой, будучи еще школяром. Главные проповеди суфизма: бессеребренничество, служение бедным, деятельное благочестие, безграничная самоотдача Богу – быстро нашли отклик в его сердце. Тем более, что коммерческая деятельность, к которой пытался приобщить его отец, совершенно Энверу не давалась…
Довольно долго стучал он железным кольцом, висящим на воротах, по их дубовым доскам. В усадьбе, где поселилась Аржанова, никто не отзывался. Энвер прибыл слишком рано. Русские путешественники, отобедав, почивали и не собирались в знойный полдень ни выходить из дома, ни принимать гостей. Наконец, на лай злющих псов появился Фатих-Федор, определенный здесь в привратники. Он стал выяснять, кто стоит за воротами и чего хочет. Молодой дервиш уверял, что русская госпожа ждет его.
Показывая похвальное рвение к службе, Фатих-Федор отвечал ему сурово, затем оставил гостя за воротами и ушел выяснять этот вопрос у хозяйки. Не прошло и получаса, как он вернулся, открыл Энверу калитку и проводил его на веранду. Там у столика «къона» уже хлопотала Глафира, чтобы подать мусульманину русский обед: щи, кашу с жареной курицей, компот.
Таково было распоряжение Анастасии, приводившей себя в порядок после сна. Не без оснований она полагала, что в братстве заботой монахов не балуют: Энвер, по сравнению с их прошлыми встречами, заметно похудел. Действительно, от угощения дервиш не отказался и даже выпил две чашки компота, макая в него татарскую пшеничную лепешку «пита».
Аржанова появилась в дверях, когда с обедом Энвер покончил, и Глафира, поставив на столик блюдо, наполненное клубникой, удалилась прочь. Увидев Анастасию, одетую в просторное домашнее платье из белой кисеи, через которое просвечивал темно-розовый корсаж, турок вскочил на ноги и низко ей поклонился. Глаза у него заблестели. Вместо приветствия он медленно продекламировал четверостишие:
«С той, чей стан – кипарис, а уста, словно лал,
В сад любви удались и наполни бокал.
Пока рок неминуемый, волк ненасытный,
Эту плоть, как рубашку, с тебя не сорвал!»
– Чьи это стихи? – спросила она, улыбнувшись.
Энвер читал стихи хорошо, с выражением, паузами отделяя одну строку от другой. Тема произведения: сопоставление любви и смерти – показалась Анастасии несколько мрачной. Но, возможно, для монаха, посвятившего жизнь Богу, именно это и было естественным.
– Несравненного и непревзойденного Гийаса ад-Дина Умара ибн Ибрахима ал-Хайама. Рубаи под номером 550. Перевод на тюркско-татарский – мой.
– Я слышала об этом поэте.
– Не может быть.
– Отчего, Энвер?
– Женщин обычно не интересует поэзия, – снисходительно пояснил ей турок.
– Ошибаешься. По-моему, Хайам жил в провинции Хораоан, в XI веке, писал на персидском языке, занимался математикой и философией. Даже служил у какого-то шаха придворным астрономом. Те его стихи, что я читала раньше, были, по большей части, про вино…
Жестом она пригласила молодого дервиша снова опуститься на подушку «миндер» у столика, сама села на такую же подушку напротив него и положила в рот сочную бардово-красную ягоду клубники. Энвер, не сводя с русской госпожи бесконечно удивленного взгляда, тоже сел и скрестил ноги.
– Все правильно, – после долгого молчания сказал он. – Но известно ли вам, о каком вине идет речь?
