Максим Войлошников - Декабрист
— Давайте я поеду, государь, — предложил Лунин. — Ежели не свершим дела, по крайней мере, в штабе Первой армии узнаю верные сведения. Боюсь, что дело и вправду дурно — прибывший с чужим паспортом флотский лейтенант Вильгельм Кюхельбекер, сын царскосельского управляющего, доложил о провале наших сторонников в Петербурге. Разгром полный.
— Да, я уже знаю, спасибо, Михаил. — Цесаревич наклонил голову. — Пожалуй, поезжай на границу. Возьми с собой охраны побольше…
— Я ничего не боюсь, государь, вы знаете, — ответил Лунин.
Вскоре он выехал с ответными предложениями к императору Николаю.
Сопровождаемый десятком гродненских гусар он прибыл на русскую границу. Здесь его ожидал генерал-адъютант Александр Христофорович Бенкендорф, на челе взвода лейб-гвардейских улан.
— Добрый день, ваше сиятельство! — поприветствовал его Лунин.
— Вы арестованы, господин полковник! Сдайте саблю, — ответил генерал-адъютант.
Михаил Лунин хладнокровно огляделся — тридцать пистолетных дул было направлено на него и его товарищей. Из рощицы появились драгуны, отрезая путь назад.
— Сдаюсь вашему благородству, генерал, — сказал он, швыряя саблю наземь.
Через неделю он был уже в Петропавловской крепости.
Цесаревичу Константину Николай Павлович послал немного издевательское письмо о том, что благодарен ему за принятие предложенных условий и считает посланного к нему Лунина заложником.
Глава 35
Нападение
Поздним безлунным вечером по Провиантской улице, в сторону набережной, двигались с шуршащим скрипом запряженные парой тяжело груженные сани. С ними шло несколько человек. Будочник, привлеченный неурочным движением, высунулся из будки, пытаясь разглядеть при слабом свете фонаря, кого черт принес.
— Кто таковы, почему шляетесь? — спросил он громко, чая запоздалых торговцев, с которых можно взять мзду.
— Молчать! — прорычал в ответ чей-то бас, и неодолимая сила тут же опрокинула будку дверью вниз, безвыходно заключив несчастного будочника в его полосатой конуре. Снизу послышались приглушенные проклятья, и Петр Ломоносов удовлетворенно похлопал руками, стряхивая снег.
Улица вывела сани к реке, там, где Нева делилась на Малую и Большую мысом Васильевского острова. Возле схода к Малой Неве сани остановились, к ним подошла еще одна большая группа — десятка полтора людей. Они сноровисто, в полном молчании, принялись таскать из больших саней бочонки и укладывать их на маленькие детские салазки, стоявшие в ряд на речном льду. Когда разгрузка была окончена, один из пришедших с санями тотчас погнал их прочь. Остальные в это время, облачившись в белые балахоны, сошли на лед и двинулись вверх по реке, в сторону смутно темневшей Петропавловской крепости. Вскоре они растворились на смутно-белой поверхности скованной льдом реки…
Небольшая группа из двух с половиной десятков людей в белых балахонах двигалась по неровному льду Невы, таща за собою тяжелые салазки. Благодаря хорошо смазанным полозьям, санки двигались легко и почти бесшумно, с легким шорохом, который можно было принять за естественное потрескивание льда. Ориентиром им служили фонари и факелы, горящие на стенах крепости. Еще далее, на левом берегу реки, светились огоньки Зимнего дворца. По мере продвижения темная громада крепости заслоняла собой все большую часть горизонта. Днем с ее бастионов можно просматривать Неву на достаточно большом протяжении. Однако в безлунную ночь облаченные в белое силуэты мудрено было заметить, даже на отражающем малейший отсвет льду. Поэтому, чтобы оставаться незамеченным вблизи ее стен, следовало просто держаться в стороне от желтоватых пятен света, бросаемых на лед редкими крепостными фонарями.
Достигнув западной оконечности острова, группа разделилась пополам — одна часть поволокла салазки дальше и, миновав выступающий тюремный Трубецкой бастион, вдоль Екатерининской куртины, обогнула в отдалении бастион Нарышкинский и приблизилась к середине Невской куртины. Здесь темнела пристань, к которой вели Невские ворота. Тут группа разделилась вновь: восемь человек повернули обратно, пятеро остались собственниками всех притащенных салазок.
— Надо минировать, — хриплый шепот выдал Николая Бестужева.
— Сейчас, вашбродь, погодьте, — в ответ прохрипел коренастый бомбардир Федор Черняков, единственный флотский в его группе. Остальные матросы пошли с отрядом Ломоносова, где были нужнее из-за выработанного у них навыка лазанья по канатам.
— Фонарь… — действительно, фонарь со стены озарял тусклым светом подходы к воротам.
— Силантий, доставай рогатку, — повернулся Бестужев ко второй, закутанной в белое фигуре. Гренадер Рыпкин добыл из-за пазухи большую рогатку, изготовленную из упругого китового уса. Он заложил туда пулю и метко пустил ее с расстояния двадцати шагов. Раздался звон, фонарь буквально взорвался, и фитиль тут же потух, задутый ветром. Слышно было, как матерится солдат наверху: до следующей смены караула он оставался в темноте.
Воспользовавшись этим, люди Бестужева в полном молчании, осторожно, стараясь не издать звука, перетаскали полтора десятка бочонков с порохом к воротам. Однако некоторого шороха избегнуть не удалось — сверху раздался несколько раз тревожный окрик часового. В ответ послышались вой и скулеж.
— Чертовы собаки! — выругался часовой.
Бомбардир Черняков между тем сноровисто приладил запал и протянул шнур.
— Теперь уходите! — шепотом приказал капитан-лейтенант. Когда его товарищи исчезли в темноте, он приготовил огниво. Однако в этот момент наверху послышались голоса и показался приближающийся свет. Смена караула могла обнаружить мину, и, пожалуй, кто-нибудь успел бы загасить фитиль. Бестужев решился в одно мгновение. Он сделал несколько стремительных шагов в сторону мины и ударом кортика отсек половину шнура, почти обрекая себя. Затем он щелкнул огнивом — звук прозвучал резко в ночи — и поджег отрезанный фитиль. Убедившись, что красное пламя резво побежало к бочонкам, он бросился прочь со всех ног.
— Стой! — закричали со стены. Грохнул выстрел. Бестужев успел пробежать шагов двести, когда небо раскололось яркой огненной вспышкой и затем, с чудовищным грохотом, обрушилось на него…
Между тем Петр Ломоносов приказал своим людям приготовить «кошки» и притаиться среди низкого кустарника, покрывавшего мыс Заячьего острова напротив Алексеевского равелина. Все они были вооружены двумя или тремя пистолетами, кортиками и саблями, несколькими карабинами и кавалерийскими мушкетонами со стволом, расширенным воронкой для удобства засыпки заряда. В руках самого Ломоносова было длинное ружье с массивным прикладом. В этом месте на стене горели факелы, которые из рогатки было не затушить. Время тянулось томительно, нервы у всех были напряжены.
