Лариса Склярук - Плененная Иудея. Мгновения чужого времени (сборник)
– Что ты делаешь? Что им стоит затолкать тебя налево? Хочешь в трубу вылететь?
Всем отправленным налево переписали номера и отправили в барак до следующего утра. Можете вы себе представить, что испытывали девушки, одна из которых должна была завтра отправиться в камеру блока 11, в блок смерти, а другая теряла преданного друга, единственную опору, и оставалась одна?
Они лежали рядом, последний раз согревая друг друга, в ночном бараке, наполненном неясными шорохами, кашлем, несвежим дыханием сотен людей.
– Давай убежим, – сжимая руку Анны, горячо шептала Яэль, – мы им не мыло – так с нами обращаться.
– Два ряда колючей проволоки. Ток. Ров с водой. – Анна грустно гладила Яэль по плечу. – Нет, это невозможно.
– Надо попробовать, – убеждала Яэль.
– Даже если чудо произойдет и мы найдем лазейку и вырвемся отсюда, за наш побег казнят десятки других из нашего барака.
Услышав такое, Яэль сникла и задумалась, глядя в темноту и нервно кусая заусенцы на пальцах.
«Что делать? Что делать?» – стучало у нее в голове.
Анна тяжело вздохнула и продолжила:
– Да и куда мы пойдем в своих арестантских платьях? Вокруг лагеря польские крестьяне. Они не будут помогать. Они нас сразу сдадут нацистам. А это пытки и опять смерть, только еще более мучительная.
Утром Яэль отправили на работу, а когда она вернулась, Анны в бараке уже не было. Яэль на могла найти себе места. Она обвиняла себя в том, что не сумела найти выход и спасти подругу, сожалела, что при прощании не сказала Анне, как много она для нее значит.
Не имея сил находиться в бараке, Яэль пошла к блоку номер 11 и долго стояла в стороне, спрятавшись за угол барака в безумной надежде на чудо. Вот сейчас откроется дверь, выйдет Анна. Скажет:
– Все отменяется.
Они возьмутся за руки и пойдут в барак. И будет уже не так страшно и одиноко.
Чуда не произошло, и тогда Яэль побрела к крематорию. Еще раз, один раз увидеть Анну. Она шла медленно и осторожно, стараясь избегать освещенных мест, далеко обходя сторожевые вышки с охраной, затаив дыхание и выжидая, пряталась за углами бараков. Не приближаясь к рядам проволоки, которые хорошо освещались ночью, она остановилась поодаль, надеясь, что ее не заметят.
Из трубы крематория взлетали в темное осеннее недоброе небо и метались ветром длинные языки пламени, шел густой дым. Печи работали. Яэль стояла и тихо плакала, у нее было такое чувство, словно она стоит на кладбище, перед свежей могилой близкого человека, когда горечь потери, невозвратимость прошлого и невозможность что-либо изменить разрывают сердце. Девушка начала неистово молиться:
– Шма, Исраэль. Слушай, Израиль, – страстно неслась к небу важнейшая еврейская молитва. – Господь – Бог наш, Господь один! И возлюби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всей душой твоей, и всеми силами твоими.
Она читала на иврите, закрывая глаза, раскачиваясь и прерывая молитву рыданиями.
А дым все шел и шел, и измученной Яэль стало казаться, что она видит в дыму бледное, худенькое, усталое лицо Анны, с огромными страдающими глазами. Вот это лицо тускнеет, расплывается, рассеивается и навсегда исчезает вместе с дымом в равнодушном к человеческому горю вечном звездном небе.
От порывов студеного ветра кожа ежилась и покрывалась пупырышками, текущие из глаз слезы стыли и, казалось, превращались в льдинки. Колени дрожали мелкой дрожью. Холодно. Ах как холодно и как одиноко!
За несколькими рядами ограждения из колючей проволоки слышались громкие отрывистые команды, свистки надсмотрщиков, лай овчарок, автоматные очереди. Подобное Яэль уже видела, и сначала ее глаза только метались по толпе, выискивая Анну, и как бы не замечали происходящего. Но постепенно она поняла то, что происходило там, за проволокой. А поняв, содрогнулась.
Вся эта толпа, все эти сотни людей, все эти беспокойно озирающиеся мужчины в темных пальто с чемоданами или саквояжами в руках. Нервно вскрикивающие в испуге потерять детей женщины, с нелепо висящими на сгибе локтей неуместными здесь дамскими сумочками и съехавшими набок кокетливыми шляпками. Жалобно, разрывающе душу плачущие младенцы, замученные растерянные дети с не по возрасту взрослыми глазами, все эти люди с желтыми звездами на одежде не попадут в лагерь.
Они только думают, что направляются в душ, но идут сразу в газовую камеру. Эсэсовцы быстро, четко, отработанно, бездушно и, главное, спокойно, прямо на глазах, ликвидируют целый поезд с людьми. Ничьи имена и фамилии преднамеренно не записываются. Были эти люди или не были? Пепел не ответит.
Ужас осознания происходящего мгновенно выбил из тела Яэль холод. Пот страха потек по лицу, по спине, из-под мышек на бедра. Смешиваясь с начинающим моросить дождем, тяжелил платье.
Опухшие от слез глаза Яэль неожиданно увидели юношу. Он выделялся среди всей этой издерганной, нервной, измученной толпы каким-то неожиданным спокойствием и благородным достоинством. Высокий, худощавый, в удивительно опрятном темном костюме и светлой рубашке, с бледным одухотворенным лицом в обрамлении черных кудрей, юноша держал футляр со скрипкой, прижимая его к себе.
Сделав шаг в сторону, он постарался найти глаза охранника в полосатой одежде и, встретив сумрачный взгляд, спросил:
– Скажите, пожалуйста, куда нас ведут? – Черные глаза смотрели напряженно и ожидающе.
Со своего места Яэль видела красивое лицо юноши и тяжелую спину молчащего охранника. Охранник не говорил ни слова. Лицо юноши дрогнуло, выражение проницательных глаз стало строгим. Надменно-гордым жестом вскинув голову и проговорив лишь одно слово: «Понятно», он повернулся двинуться дальше.
В этот момент поворота взгляд его глаз прошел по рядам колючей проволоки и неожиданно выхватил там, в глубине, за проволокой, на территории лагеря, женскую фигурку. Он на мгновение замер от этого странного видения.
Забыв об опасности, не отдавая себе отчета в том, что она делает, стремясь лишь лучше разглядеть лицо юноши, Яэль придвинулась ближе к ограждению, и свет прожектора осветил ее.
Полосатое платье узницы, подвязанное на тонкой талии веревочкой, уродливые стоптанные башмаки на ногах, белая косынка, свисающая с левого плеча, трепещущая под порывами ветра, – и над всем этим убожеством милое нежное лицо с распахнутыми глазами, и чуть отросшие пушком, как у цыпленка, волосы волшебно золотятся в электрическом свете.
Черные глаза юноши смотрели не отрываясь, словно впитывали это посланное ему в последние минуты жизни фантастическое видение. И Яэль смотрела не отрываясь, прижав к груди сложенные как для молитвы судорожно сжатые руки. И она понимала, что это его последние минуты. Еще немного – и этот юноша с прекрасным лицом принца, талантливый, единственный, неповторимый, будет безжалостно, бессмысленно задушен и сожжен.
