Лариса Склярук - Плененная Иудея. Мгновения чужого времени (сборник)
Обеих девушек отправили работать на огород. Стоял сентябрь, после прошедших дождей почва размокла, ноги проваливались в грязь и холодели до ледяного состояния. Анна начала кашлять, особенно по ночам, когда наконец они согревались под одеялом, прижавшись друг к другу. Лечить кашель было нечем. Яэль пробовала растирать Анне спину, ноги. Но это помогало плохо.
Голод мучил постоянно. Днем на обед давали суп из крапивы, со странным вкусом и запахом, на поверхности его плавали редкие желтые кружочки маргарина, а дальше баланда состояла из воды, воды и еще раз воды. Крапива для супа росла вокруг бараков, и заключенные находили в себе силы шутить, называя ее витамином СС.
Брать овощи с огорода каралось смертной казнью, и все же иногда Яэль или Анна умудрялись пронести маленький клубень картофеля.
За несколько дней, что Яэль провела в лагере, ее прошлое отодвинулось в недосягаемую даль. И не потому, что было много событий. Нет, жизнь в лагере была скорей однообразна. Однообразно полна страданий.
Страданий от постоянного голода, когда только и думаешь, где бы достать что-нибудь хоть относительно съедобное, чтобы можно было это сжевать. От холода, от которого, казалось, уже никогда не сможешь согреться. От страха смерти, проникшего во все уголки твоего тела и заставляющего его трепетать от каждого окрика. От страха заболеть и превратиться в высохшую развалину с покрытой язвами кожей и выпавшими от цинги зубами. От ужаса, что вдруг вечером силой утащат для развлечения полицаи или уголовники из охраны.
Яэль уже видела утреннее возвращение этих несчастных, истерзанных до предела девушек с опухшими от слез и ударов лицами и содрогалась от унизительного состояния бесправности, беззащитности перед каждой тварью, вообразившей себя сверхчеловеком, от невозможности сопротивляться, а еще больше – от невозможности отомстить.
И она перестала вспоминать родителей, брата, Израиль. Слишком это было больно. Перестала задумываться о том, как очутилась здесь. Как и все узницы, она старалась выжить. Ее грела надежда, что должно же это когда-нибудь кончиться. Плохо зная историю, она не помнила, когда освободили узников Аушвица. И если бы ей сказали, что это произойдет только в январе 1945-го, она пришла бы в неописуемый ужас.
Однажды вечером по бараку поползло слово «селекция», приводя старожилов в страх и волнение.
– Что это такое? – тихо спросила Яэль, наблюдая нервный испуг в бараке.
– Не знаю. – И Анна, слегка дернув за спущенную ногу сидящую на верхнем ряду пожилую женщину, спросила: – Хана, что это – селекция?
Хана сидела прислонившись к столбу и казалась безучастной. Просторное полосатое платье ее было натянуто на острое правое колено, которое она обхватила тощими руками. Волосы женщины, покрытые сединой, словно присыпанные пеплом, отросли неровными прядями и неопрятно торчали из-под съехавшего с головы платка. По изможденному бледному лицу вдоль впалых щек и на лбу пролегли глубокие морщины. Губы были покрыты болячками, во рту не хватало зубов.
Скорбный взгляд огромных потухших глаз переместился из неопределенного пространства, куда он был устремлен, на ожидающих ответа девушек.
– Не знаете? Я скажу, – проговорила Хана хриплым голосом, такая маленькая, съеженная, исковерканная, словно воробей, придавленный кошачьими зубами, – завтра будут отбирать, кому можно еще пожить и помучаться, а кому пора сдохнуть и, сгорев, вылететь в трубу. Селекция. Дерьмо.
Она помолчала и, взглянув в застывшие лица девушек, добавила:
– Видно, мой срок подошел. Вы думаете, сколько мне лет? Вы думаете, я старая? А мне всего двадцать девять. Да, двадцать девять, – повторила она, заметив недоверие на лицах. – Сгубили жизнь, – с горьким надрывом произнесла Хана и опять замолчала, опустив голову на колено.
Селекция – такая мирная, такая далекая от войны наука о методах улучшения сортов растений или пород животных. Селекция, в основе которой лежал искусственный отбор. Человек отбирал растения или животных с интересующими его признаками. Что в этом особенного?
Но никогда уже слово «селекция» не будет звучать мирно. Всегда от слова «селекция» душа в первый момент будет вздрагивать и вспоминать о нацистских конц лагерях и газовых камерах. Это слово словно навечно пропиталось жутким запахом горящих тел.
Употребление слова «селекция» по отношению к людям уже было унижением, уже ставило их на уровень животных, а то, что под этим подразумевалось, было просто непередаваемым.
Объятые тревогой и страхом, девушки заснули лишь перед рассветом. Три свистка, раздавшиеся, казалось, возле уха и означавшие подъем, выхватили их из сна.
Процедура, их ожидавшая, была проста и до мелочей отработана. Женщин заставили раздеться, окатили холодной водой и построили в очередь к офицеру.
Высокий холеный офицер в опрятном сером мундире, с начищенными эсэсовскими эмблемами и черепом на фуражке, довольный собой, курил сигарету, держа ее в левой руке, а правой, затянутой в белоснежную перчатку, небрежно вершил людские судьбы, указывая подходившим по очереди женщинам, куда им сворачивать.
Направо – и это означало возвращение в барак и жизнь, жизнь до следующей селекции.
Или налево – и это уже означало отправку в газовую камеру, смерть и сожжение в крематории.
Стоя в двигающейся очереди, казалось, переставших дышать женщин, которые со страхом и трепетом ожидали решения своей судьбы, Яэль смотрела в лицо офицера и не видела в нем ни тени переживаний или сомнений.
«О чем рассуждали тогда Беня и Эфраим? – вспомнилось ей. – О степени вины. Кто виновен? Только те, кто отдает чудовищные приказы, или и те, кто их так старательно, с готовностью выполняет?»
Вот он стоит, живой пример старательного исполнителя, – чистенький, спокойный, уверенный в себе, и с правом, которого ему никто не давал, дирижирует. Вправо. Влево. Жизнь. Смерть. Сам дьявол не осмелился бы на такое! И пусть никто и никогда не утверждает, что он и такие, как он, были лишь «жертвами обстоятельств». Вранье. Жалкое вранье.
Скользнув по Яэль быстрым взглядом, офицер махнул вправо. Девушка шагнула было в сторону, как вдруг увидела, что следующий его взмах показал налево. А следующей в очереди шла Анна.
– Нет, нет, – задыхаясь от страха, крикнула Яэль, бросаясь к Анне, – она здорова, герр офицер, она еще может работать, герр офицер, пожалуйста-а-а.
Офицер на мгновение брезгливо скривил губы. И тут же подскочивший капо крикнул:
– Запрещено, – и стал наносить удары дубинкой, оставляя на голом теле Яэль красные следы.
Девушек растащили. Появившаяся Магда демонстративно дала Яэль пощечину, шипя при этом:
