Амеде Ашар - В огонь и в воду
Он открыл объятия, Югэ бросился к нему и они долго прижимали друг друга к груди. Потом, возвратив вдруг лицу своему, расстроенному сильным волнением, выражение мужественной твердости, Колиньи позвонил и, запечатав письмо, приказал вошедшему лакею:
— Вели сейчас же кому-нибудь сесть верхом и отвезти это письмо графине де Шарполь в замок Тестеру, между Лектуром и Ошем, в Арманьяке. Ступай!
Лакей вышел. Овладев собой, граф де Колиньи надел перевязь со шпагой и громким голосом сказал Югэ:
— Теперь графиня де Монтестрюк извещена о нашем походе и нам остается обоим, тебе и мне, думать только об исполнении нашего долга. И если нам суждено умереть, то умрем со шпагой наголо, лицом к врагу и с твердым духом, как следует христианам, бьющимся с неверными!
Слух о назначении графа де Колиньи распространился с быстротой молнии. Когда Югэ появился в Лувре, там только и было разговору, что об этой новости. Сторонники герцога де Лафойяда злились ужасно. Все спрашивали себя, каким волшебным влиянием одержана была такая блистательная победа в кокой-нибудь час времени? Расспрашивали Монтестрюка, зная о его отношению к счастливому избраннику, но он притворился тоже удивленным.
На игре у короля он встретил графиню де Суассон, которая улыбнулась ему, пока он кланялся, и спросила:
— Довольны ли вы, граф, изумительной новостью, о которой вы, вероятно, уже слышали?
— Кто же может быть ею более доволен, чем я? Теперь мне не остается желать ничего больше.
Она сделала кокетливую мину и, играя веером, спросила:
— Уверены ли вы в этом? Я думаю, что и вы тоже хотите участвовать в этой экспедиции, в которую стремится попасть все дворянство?
— Да, графиня, и я брошусь в неё первым, если получу разрешение короля. Мне оказали милость и я хочу заслужить её готовностью пользоваться всяким случаем, чтобы служить его величеству. Я сделаю все, чтобы не лишиться высочайшего благоволения.
Графиня де Суассон ещё раз улыбнулась.
— Если вы так сильно этого желаете, граф, то можете рассчитывать и на мое содействие, чтобы ваше желание осуществилось.
Графиня де Суассон не преувеличивала, говоря, что все дворянство Франции стремилось участвовать в венгерском походе. С некоторых пор все, что было при дворе и в армии молодого и блестящего, страшно волновалось, чтобы добиться разрешения отправиться на войну волонтерами. Когда экспедиция была окончательно решена и объявлена официально, порох вспыхнул. Все бредили только войной только в странах незнакомых, войной, обещавшей возобновление рыцарских романов. Графа де Лувуа осадили со всех сторон просьбами. Во Франции ожил дух, водивший некогда Готфрида бульонского в Палестину.
Не было больше ни дел, ни интриг, ни любви: мечтой всех стал венгерский поход, война с турками. Кто надеялся уехать — был в восторге, кто боялся остаться во Франции — в отчаянии. Можно было подумать, что дело идет о спасении монархии. Опасности такого дальнего похода никого не пугали, этой храброй молодежи важно было заслужить себе славу и честь.
Все знали сверх того, что король занимался с особенным благоволением поездкой в Венгрию: так называли на языке придворных экспедицию, ради которой император Леопольд, доведенный до крайности, должен был смирить свою гордость и прислать в Париж посольство с графом Строцци во главе. Для приема его король использовал все пышность, которую так любил уже и к которой впоследствии так сильно привык. Он хотел, и это все знали, выступить в этот поход, как король Франции, а не как граф эльзасский. Этого довольно было, чтобы воспламенить мужество всего французского дворянства поголовно.
Как только назначение графа де Колиньи было объявлено, Югэ один из первых явился к королю с просьбой о разрешении идти с армией, получившей приказание собраться в Меце.
— Я имею неоцененную честь, — сказал он, — состоять в свите вашего величества и смею надеяться на первый представляющийся случай доказать моему государю ревность мою в его службе. Все честолюбие мое состоит в том, чтобы стать среди тех, кто хочет сражаться во славу его королевского имени!
— Вы правы, — отвечал король, — я даю вам разрешение. Дворянство мое окружит меня и в Венгрии так же точно, как окружает в Лувре.
И, обратясь к толпе придворных, король добавил:
— Если бы дофину, сыну моему, было бы хоть десять лет, я бы е его послал в поход.
Эти слова, разнесенные стоустой молвой, довершили всеобщее увлечение. Граф де Лувуа, который разделил уже с отцом своим, канцлером де Телье, тяжесть занятий по военному министерству буквально засыпали просьбами. Кто не ехал в Венгрию, на того уже почти не хотели и смотреть. Общий порыв идти с графом де Колиньи за Рейн и за Дунай был так силен, что дав сначала позволение всем, кто хотел, скоро были вынуждены ограничить раздачу разрешений.
Среди этого всеобщего волнения, дававшего новую жизнь двору, достаточно оживленному и до сих пор деятельностью молодого царствования, трудно было разобрать, что происходит в уме графини де Суассон, внезапно увлеченной своей фантазией в объятия Югэ де Монтестрюка.
Какое место отводила она в своей жизни этой связи, родившейся из простого приключения, в котором любопытство играло более заметную роль, чем любовь? Она и сама этого не знала. С самой ранней молодости она проявила способность вести любовные дела рядом с интригой. Должность обергофмейстерины при короле, доставленная ей всемогущим дядей, кардиналом Мазарини, открывала ей доступ всюду, а итальянский дух, наследованный ею от предков, позволял ей при, тонком понимании духа партий, вмешиваться в такие дела, в которых она вовсе ничего не понимала. Живость ума и горячий характер, вместе с гибкость правил, выручали её до сих пор во всем и всегда.
Под глубокой, беспощадной и тщательно скрываемой ненавистью к герцогине де Лавальер таилась ещё упорная надежда привести снова короля к ногам своим и удержать его. Это было единственной заботой Олимпии, мечтой её честолюбия, которое могло удовлетвориться только самым неограниченным владычеством. И вот в самый разгар её происков и волнений она встретилась неожиданно с Югэ.
В ней родилось беспокойство, которое она не могла преодолеть и которое становилось тем сильней, чем больше она старалась от него отделаться. Что было сначала минутным развлечением, стало для неё теперь вопросом самолюбия. Не думая вовсе о том, чтобы сделать прочной прихоть, начавшуюся с шутливого разговора, Олимпия хотела однако же полностью овладеть сердцем Монтестрюка. Ее удивляло и раздражало, что это ей не удается, ей, которая умела когда то пленить самого короля и могла опять пленить его, и у ног которой была половина двора.
Если у неё не было ни величественной красоты её сестры Гортензии, сделавшейся герцогиней Мазарини, ни трогательной прелести другой сестры Марии, принцессы Колонны, зато она одарена была живым умом и каким то особенно пленительным, соблазнительным лицом.
Бывали часы, когда Югэ поддавался её чарам, но чары эти быстро и разлетались. Овладев собой, он чувствовал что то далеко не похожее ни на нежность, ни на обожание. Правду сказать, он даже ожидал с нетерпением минуты отъезда в Мец. Графиня де Суассон чувствовала инстинктивно, в каком расположении был её влюбленный Югэ, она видела ясно, что все кокетство её, все усилия оживляли его только на одну минуту.
Если бы он был влюблен, если бы от трепетал от волнения, она, наверное, оттолкнула его через несколько дней, поддаваясь на время разве только одному соблазну таинственности. Но раз он был равнодушен, ей хотелось привязать его к себе такими узами, которые она одна могла бы разорвать.
Однажды вечером, почти в ту минуту, как он собирался уже уходить из комнат королевы, Югэ увидел в волосах Олимпии бант из жемчуга, имевший для них обоих особое значение.
Был ли он счастлив или недоволен? Он этого и сам не знал.
24. Открытая борьба
Та же самая карета, в которой Брискетта привозила Югэ в первый раз, опять приехала за ним на следующий день и по тем же пустынным улицам привезла его к калитке сада, где тот же павильон открыл перед ним свои двери.
Никто не ожидал его, чтобы проводить, н помять у него была свежая и он не забыл ни одного поворота дороги, пройденной так недавно. Он пошел по дорожке, взошел на крыльцо безмолвного домика, пробрался через темные сени, поднялся по лестнице, отворил одну дверь, услышал тот же сильный запах, увидел тот же блестевший, как золотая стрела, луч света и вступил в ту самую комнату, где в первый раз огни свечей ослепили его.
Но на этот раз Югэ не увидел самой богини храма. Веселый смех показал ему, что она ждала его не в этом приюте, очарование которого было им уже изведано. Он сделал шаг в ту сторону, откуда слышался смех, и через узкую дверь, скрытую в шелковых складках, увидел Олимпию в хорошеньком будуаре. В прелестном домашнем наряде графиня сидела перед столом, уставленным тонкими кушаньями и графинами, в которых огонь свечей отражался рубинами и топазами испанских и сицилийских вин. Улыбка играла на её губах, глаза горели ярким пламенем.
