Амеде Ашар - В огонь и в воду
— Дело не во мне, — сказала она, возвращая ему поцелуй, — это ты крадешь у одной знатной дамы, которая на тебя рассердилась бы, узнав, что мы с тобой целуемся.
— А! Разве в самом деле, графиня де Суассон…
— Ничего не знаю, кроме того, что у графини есть очень важная для тебя новость, и что она хочет передать её только тебе самому. Она полагает, что заслужит этим твою вечную благодарность. Кажется даже, что передавая мне это, она сделала особое ударение на последнем слове.
— Я и буду ей благодарен, Брискетта. Но, ради Бога, дай мне совет… Особа, пользующаяся вниманием короля, — особа не обыкновенная, ты её хорошо знаешь. Что я должен делать и как говорить с ней, когда мы останемся с глазу на глаз?
— Делай и говори, как со мной… Видишь ли, в каждой женщине сидит Брискетта.
Карета остановилась у длинной стены на пустынной улице. Брискетта выскочила из кареты и постучала особенным образом в узкую калитку, выкрашенную под цвет стены и закрытую до половины плющом. Калитка тихо отворилась и Брискетта бросилась, ведя за собой Югэ, в сад, в глубине которого виднелся в темноте маленький домик, окруженный высокими деревьями. Брискетта смело пошла по усыпанной мелким песком дорожке, все извилины которой были ей хорошо знакомы.
Они подошли к скромному павильону, в котором, казалось, никто не жил. Снаружи он был безмолвен и мрачен, ни малейшего света не было заметно в щелках ставен.
— Э! — прошептал Югэ, — вот и таинственный дворец!
— Скажи лучше — замок спящей красавицы, только красавица теперь не спит, — возразила Брискетта глухим голосом.
Она вложила маленький ключик в замок, дверь повернулась на петлях бесшумно, и Югэ вошел в помещение, пол которого был покрыт толстым ковром. Здесь было ещё темнее, чем в саду. Югэ послушно следовал за Брискеттой, которая уверенно ступала в этой темноте. она подняла портьеру, поднялась без малейшего шума по лестнице, остановилась перед узенькой дверью и толкнула её. Тонкий, как золотая стрела, луч света прорезывал темноту в комнате, в которую вступил Югэ.
— Ступай прямо на свет, — шепнула ему на ухо Брискетта. — Тебе под руку попадется дверная ручка, отворяй — и желаю тебе успеха.
Она исчезла, а Югэ пошел прямо к двери. Легкий душистый запах и приятная теплота охватили его. Он нашел ручку и отворил дверь. Целый поток света хлынул ему навстречу.
Он вошел в круглую комнату, обтянутую шелковой материей. Огни больших подсвечников отражались в венецианских зеркалах. В изящном камине трещал огонь, на доске стояли дорогие часы, на крышке которых сидел Амур с приложенным к губам пальцем. В этом благоуханном приюте никого не было.
Удивленный и взволнованный, Югэ оглянулся кругом. Вдруг незаметная в складках китайского атласа дверь скользнула в драпировку и графиня де Суассон появилась перед его очарованными глазами.
Руки её были полуобнажены, волосы раскинуты буклями по плечам, шея тоже обнажена. Щегольской наряд ещё больше увеличивал её пленительную красоту. Божество вступило в свой храм.
— Поблагодарите ли вы меня за то, что я сдержала слово? — спросила она, подняв на Югэ блестящие глаза.
— Я уже благодарю вас, графиня, и за то, что вы явились мне в этом очаровательном уединении, — ответил Монтестрюк, преклонив колено.
— Ну! — продолжала она, нагнувшись к нему, король сделал выбор: он назначил графа де Колиньи. Вы получили то, чего желали больше всего, но остается ещё другое.
Олимпия пошатнулась, будто ослабев от овладевшего ею волнения.
Югэ привстал и охватил её руками, чтобы поддержать.
— Чем могу я доказать вам мою благодарность? — воскликнул он.
— Полюбите меня! — вздохнула она.
Тонкий стан её согнулся, как тростник, все помутилось в глазах Югэ: он видел одну лучезарную улыбку Олимпии. Вызванный им было образ Орфизы проскользнул и исчез и, вспомнив её девиз, он прошептал между двумя поцелуями:
— Per fas et nefas!
Слабый свет падал на розовые шелковые обои, когда Олимпия сказала улыбаясь Югэ, что пора расстаться. Ему не хотелось ещё уходить.
— Солнце нас выдаст, погубит нас, — сказала она.
— Когда же я вас опять увижу? — спросил он, отрываясь с трудом от объятий, которые его уже не удерживали.
— Если захочет ваше сердце, то от вас зависит, чтобы этот бант из жемчуга, бывший на мне вчера вечером, а теперь лежащий на полу, рядом с туфлей, опять появился у меня в волосах. вы его уронили, вы же его и поднимете и подадите мне. Он будет знаком нашего союза. Посмотрите на него хорошенько и когда опять увидите, вспомните Олимпию и павильон.
Пока ещё не совсем рассвело, Брискетта провела Югэ осторожно через темные сени и безмолвный сад. Шаги их едва слышались на мягком песке дорожек, когда они медленно прокрадывались к скрытой в стене калитке.
— Ах, Брискетта! Милая Брискетта! — вздохнул Югэ.
— Да! Да! Ваши губы произносят мое имя, изменник, а сердце шепчет другое!
— Если я опять с ней не увижусь, я буду несчастнейшим из людей! Это не простая смертная, Брискетта, это — волшебница.
— Да, это — фаворитка, знаю… а это все равно… но, — продолжала она с лукавой улыбкой, — успокойтесь, вы опять его увидите.
— Ты обещаешь?
— Клянусь.
— Ты восхитительна, Брискетта!
— Да… разве рикошетом.
— Отчего ты не говоришь мне больше, Брискетта?
— Всему свое время: теперь на вас как будто отражается королевское величие, знакомое вам величие, которое вас так тревожило. Но все вернется, граф.
Они дошли до таинственной калитки. На улице ожидала карета, ни одного прохожего не было видно. Брискетта остановилась на пороге и, поклонившись графу де Монтестрюку, сказала вполголоса:
— Ее сиятельство обергофмейстерина желает видеть вашу милость сегодня, у неё на большом выходе.
— Я буду счастлив исполнить желание графини, — отвечал Югэ тем же тоном и бросился в карету, лошади поскакали галопом.
Через час он вошел к графу де Колиньи, который только что встал с постели и, поклонившись ему с глубочайшим почтением, сказал:
— Позвольте мне, граф, первым поздравить главнокомандующего армией, посылаемой его величеством королем французским на помощь его величеству императору германскому.
— Что ты говоришь? — вскричал Колиньи. Откуда ты это знаешь? Кто тебе сказал?
— Особа, которая должна знать это раньше всех, потому что она сама иногда внушает волю, которая повелевает свыше.
— Маркиза де Лавальер?
— Э, нет!
— Значит, графиня де Суассон?
— Она самая.
— Обними меня, друг Югэ! Да! Ты платишь сторицей за услугу, которую я оказал тебе.
— Так всегда поступаем мы, Монтестрюки, по примеру, показанному нам блаженной памяти королем Генрихом V.
Он вздохнул и продолжал печально:
— Только мне было очень трудно добиться этого блестящего результата.
— Как это?
— Увы! Измена! Я должен был выбирать между любимым другом и обожаемой неблагодарною. Я обманул её, чтобы услужить ему!
— Ну! — сказал Колиньи, улыбаясь, — Если бы бросился на какую-нибудь актрису из Бургонского отеля или на гризетку, шуршащую юбками на королевской площади, то на тебя могли бы ещё сердиться, но ты метил высоко и за успех тебя, поверь мне, помилуют.
Сказав это, он сел к столу, придвинул лист бумаги, обмакнул перо в чернила и твердой рукой быстро написал следующее письмо:
"Графиня!
Дворянин, имевший когда то честь быть вам представленным, назначен главнокомандующим армией, посылаемой королем на помощь своему брату, императору германскому, которому грозит нашествие турок на его владения.
Он постарается устроить, чтобы граф де Шарполь, ваш сын, за присылку которого он так искренне вам благодарен, отправился с ним, разделяя опасность и славу этой далекой экспедиции.
Будьте уверены, графиня, что он доставит ему случай придать своей храбростью новый блеск славному имени, наследованному от предков. Это лучшее средство доказать ему мою благодарность за доказанную им преданность мне и мое уважение к носимому им имени.
Куда бы я ни пошел, он пойдет со мной. От вас, графиня, он научился быть хорошим дворянином, от меня научится быть хорошим солдатом. Остальное — в руках божьих.
Позвольте мне сложить к вашим ногам уверение в глубочайшем уважении и позвольте надеяться, что в молитвах ваших к Богу вы присоедините иногда к имени вашего сына ещё имя
Жана де Колиньи"
Он обратился к Югэ со слезами на глазах и сказал ему:
— Я написал вашей уважаемой матушке, прочтите.
— Так вы её знали? — спросил Югэ, поцеловав место, где написано было имя графини.
— Да, и всегда сожалел, что судьба не допустила ей называться Луизой де Колиньи.
Он открыл объятия, Югэ бросился к нему и они долго прижимали друг друга к груди. Потом, возвратив вдруг лицу своему, расстроенному сильным волнением, выражение мужественной твердости, Колиньи позвонил и, запечатав письмо, приказал вошедшему лакею:
