Николай Дмитриев - Обязан выжить
Оценив надлежащим образом капитанский закуток, начальник двусмысленно хмыкнул, подтянул стул поближе и, плотно усаживаясь, приказал:
— Ну, рассказывай, у тебя вроде как новости есть.
— Есть!
Сидеть в присутствии начальника капитан счел неудобным и, сделав вид, что это нужно для дела, поднявшись, отошел к шкафу. Докладывать стоя ему было гораздо привычнее, и он без запинки выложил:
— У подопечного нашего дядька где-то в России объявился. Божий одуванчик. Так он его сюда вытребовал.
— Зачем?
— Так, по нашим данным, жить вместе собираются… Сам-то он детдомовский вроде, а дядька ему заместо родителей был.
Начальник про себя оценил услышанное и коротко бросил:
— Откуда известно?
— Служанка болтала. Они себе домработницу взяли. Из местных. Кстати, через нее и вопрос с языком выяснился.
— С каким еще языком? — не понял начальник.
— С иностранным, ну тем, что в рапорте… — напомнил капитан. — Он форс давит, с девкой своей по-французски балакает.
— Ишь ты… Выходит, тот хмырь и впрямь разговор слышал… И что, хорошо говорят?
— Да нет, она вроде ничего, а он так себе, — капитан почувствовал себя чуть свободнее и, возвратясь к столу, вполголоса уточнил: — Все-таки хоть с языком ясность…
Услышав такие новости, начальник задумался, с минуту сидел неподвижно и вдруг, хлопнув ладонью по столу, рассмеялся.
— Вот кубло получилось, а? Сам, девка его, по ляк-спекулянт, служанка, да еще и дядька едет! Прямо тебе бандгруппа… Ума не приложу, то ли танк вызвать, то ли войсковую операцию начинать? Как думаешь?
Капитан надлежащим образом оценил юмор и тоже усмехнулся.
— Да, положение дурацкое… — Потом, решив, что начальник и впрямь ждет ответа, осторожно предложил: — А может, явится сюда этот пень замшелый, дядька его, так мы погодим малость, да и к вывозу их всех. Что и дело с концом!
— Сам придумал, или подсказал кто?
Начальник резко встал, стремительно подошел к окну, какое-то время углубленно изучал сквозь решетку облезлый кирпич брандмауэра и только потом, искоса глянув на подчиненного, въедливо поинтересовался:
— А в сопроводиловке что писать будешь? Подозрение в шпионаже? Ты, брат, все-таки думай, что говоришь…
— Да я думаю… — капитан сокрушенно почесал затылок. — Положеньице…
— Дурацкое, это ты верно заметил, — начальник неожиданно усмехнулся. — А знаешь, я где-то этому парню завидую. Служит себе в гарнизоне. Девочка у него люкс-цимес. Или нет?
— Соответствует. Точно.
— Вот видишь. От одного этого завидки берут. А тут еще домработница, машина и дядька приедет. Живи, не хочу!
— А нам что делать? — вздохнул капитан.
— Давай помозгуем… Высылать? А оставляли на что? Нет, тут ясное дело, нам не пляшет. Да и народу вокруг него многовато собралось. Тоже, брат, не баран начхал… Я думаю, погодим малость. Тем временем и дядька приедет, и с последствиями возможными ясно будет. Ну, выяснится все, мы его, гуся лапчатого, сюда пригласим, бумажки эти ему покажем, и пусть он, друг сердечный, нам наши хлопоты отработает… Как думаешь?
Капитан помолчал, прикинул, как получше ответить, и, ничего другого не придумав, с деланным восторгом одобрил:
— Здорово будет! Вроде как перевербовка.
— Во-во… И ему хорошо, и нам польза.
Начальник отошел от окна, видимо, собираясь что-то добавить, приостановился перед столом, а потом, махнув рукой и так ничего и не сказавши, вышел из кабинета.
* * *Изношенная колея не выдерживала нагрузку, и поэтому поезд еле полз вдоль бесконечных болот, жалких селений да разоренных полустанков. Еще каких-то три года назад в этих местах почти что девственный лес подступал к самой насыпи, но, спасаясь от диверсантов, немцы вырубили деревья, и теперь по обе стороны железной дороги тянулись только сплошные пни, среди которых местами еще торчали ржавые остатки сгоревших и изувеченных вагонов.
На маленьких станциях поезд останавливался, толпа пассажиров металась по перрону, отыскивая кипяток, начальника станции или еще кого, и весь этот «гармидер» продолжался без перерыва до тех пор, пока не ударял станционный колокол. Тогда поезд под рев гудка и шипение пара трогался с места, чтобы ехать дальше, и снова за окнами ползла все та же безрадостная картина всеобщего разорения.
Забившись в самый угол обшарпанного купе, Викентий Георгиевич молча смотрел в окно. Заношенный пиджак и сбившиеся от неспокойного сна волосы придавали ему довольно жалкий вид, но так выглядело здесь большинство людей, до отказа набившихся в старый, расхлябанный вагон. Единственным, что отличало его от остальных пассажиров, был добротный кожаный чемодан, который он затолкал подальше от чужих глаз.
Однако ближе к вечеру, когда поезд был уже в районе старой границы, Викентий Георгиевич поднялся, протиснулся между корзин, мешков и прочего скарба в самый конец вагона и заглянул в служебное купе.
— Скажите, — обратился он к проводнику, — это правда, что дальше пассажиров будет несколько меньше?
— Пассажиров? — пожилой железнодорожник оценивающе посмотрел на измученного старика. — Это смотря каких… Каких больше будет, а каких и меньше…
— Так все-таки каких меньше?
Уловив по интонации, что вопрос задан не из праздного любопытства, проводник сразу перешел на деловой тон.
— В купейном местечко найти можно или в мягком…
— А что, тут есть и мягкий? — приятно удивился Викентий Георгиевич.
— А чего ж ему не быть? Только пыли в ем, страсть, скоко не чисти…
— Но, я надеюсь, там тише? Не так, как здесь?
— Конечно, — охотно подтвердил проводник и намекнул: — Только, само собой, цена там другая…
— Я доплачу, — Викентий Георгиевич вытянул из кармана две красных тридцатки. — Хватит?
— Да что вы, что вы, вполне… Я и то смотрю, чего человеку маяться в гаме этом…
Проводник мгновенно сделался любезным, натянул форменную фуражку и перешел к делу.
— Пойдемте, я провожу вас и все устрою. Багажа-то у вас сколько мест?
— Два. Чемодан и дорожный баул.
Мягкий вагон оказался полупустым. По крайней мере, пока проводники договаривались между собой, пока переносили вещи и выбирали купе, в коридоре не встретилось ни одного пассажира. То ли они уже легли спать, то ли вообще посходили, это было несущественно. Главным было то, что Викентий Георгиевич из переполненного, пахнувшего портянками и грязью вагона перебрался в абсолютно свободное купе и теперь мог насладиться покоем.
Вагон плавно покачивался, ритмичный стук колес, который был здесь намного тише, как таковой почти не воспринимался и вместе со слабым поскрипыванием всяких железнодорожных причиндалов создавал своеобразный звуковой фон, который отнюдь не раздражал, а, наоборот, успокаивал и вызывал разные приятные мысли.
