Зиновий Давыдов - Беруны.
Паруса были спущены, и обезветренное судно стояло безо всякого движения на тихой воде.
– Никиша, а Никиша, не видать?
– Не видать, Алексей Тимофеич.
Тогда Тимофеич, не говоря ни слова, полез в мурью. Здесь он отпер свой окованный жестью сундучок и достал оттуда медную флягу, которую выменял когда-то у пленного шведа. Тимофеич поглядел на медных львов на фляге, на их высунутые крючковатые языки и на три королевские короны. Все они были на месте, и все было как всегда. Не было только Ванюшки. Вспомнив об этом, Тимофеич запрокинул голову и стал лить себе в горло крепкий ром. Тяжелая фляга всё больше дрожала в руках Тимофеича и наконец вовсе вывалилась из ослабевших его пальцев, залив ему ромом бороду, рубаху и портки.
Тимофеич хрипел что-то про сердечного друга, с которым ему до зарезу надобно было повидаться в последний хотя бы раз, и мутные слезы текли из-под красных век старика и застревали в мохнах бороды, желтых, как шерсть у старого ошкуя. Потом принялся Тимофеич искать куда-то запропавшую флягу. Он выпотрошил весь сундук, но фляги не нашел. Так-то старый Тимофеич, не повидав друга и не найдя фляги, свалился, мокрый и пьяный, на пустые мешки.
VII. ГИБЕЛЬ АНДРЕЯ РОСОМАХИ
Лодка, посланная Тимофеичем на поиски пропавших, тоже словно канула в морскую глубь.
Лодейники уже почти управились с работой: заколачивали последние бочки, до краев набитые китовым салом, и спускали их в сырую и темную мурью. Там же, в мурье, на пустых мешках лежал, разметавшись, Тимофеич, не видя и не слыша тяжелой вокруг себя возни. Мертвый, каменный сон надавил ему на сердце, и, как железными обручами, была сжата его голова.
За ним уже давно гоняется кит невиданной величины, и Тимофеич замечает, что вместо плавников у кита – змеи и голова у него собачья. Тимофеич – в воде в сапогах, портки на нем набухли, как два пузыря, и ноги, словно длинными ремнями, спутаны у него растущей на дне морской капустой. Он плывет к берегу и доплыть никак не может. Он плывет к берегу из последних сил, а ветер отдирает его от берега назад, и Тимофеич слышит, как кит с собачьей головой рычит так, будто тысячу бочек с ворванью сразу вкатывают в пустую лодейную мурью. Кит уже совсем близко; Тимофеич видит, что у зверя рыжая шерсть, такая же рыжая, как Стёпушкина шапка. И язык он высунул из собачьей своей пасти, завернув его злым крючком, как у львов на медной фляге. Тимофеич шарит во сне вокруг себя и потом снова начинает захлебываться мутной соленой водой.
А гарпунщик Степан с Ванюшкой – Тимофеичевым приёмышем – и с другими, кто был с ними в лодке, в это время тоже хлебнули морского рассолу, но только не во сне, как Тимофеич, а и впрямь, наяву.
Кит, в которого Степан с размаху метнул отточенный гарпун, не упал на дно, как это чаще всего бывает с китами, спасающимися от ловца. Он нырнул неглубоко, потом сразу рванулся вперед и помчал лодку так, что ветер засвистел в ушах опрокинувшегося навзничь, прямо на весельщиков, Степана. Степан бросился к топору, чтобы обрубить веревки гарпуна, и, ничего не видя от забивших ему глаза слез, стал шарить кругом. Стали искать топор и весельщики, но его не было в лодке. Вывалился ли он за борт, или его просто впопыхах забыли захватить?
Ход карбаса был страшен. Такой быстроты без привычки не может вынести человек. Буруны колесами завертелись вокруг слабого суденышка, наполнявшегося водой. Водометами вырывались брызги из-под носа и бортов и обдавали китоловов с ног до головы.
Но раненый зверь уставал, и ход лодки понемногу делался тише.
Перестал бешено свистеть ветер, разбежались в разные стороны колеса, которые, как волчки, сейчас только со скрежетом вертелись в глазах, заливая их едкой слезой. А вода всё ещё клокотала под носом лодки, закручивалась воронками, вздымалась столбами. Степан нащупал в воде на дне лодки мокрый гарпун и встал на носу.
Кит всплыл, но карбас с разгону быстро шел прямо на него. Весельщики схватились за весла, болтавшиеся в разорванных и спутанных ременных уключинах. Степан медленно отвел руку назад и с силою метнул гарпун.
Высоко ли взлетела лодка со всеми бывшими в ней работниками, или кит ударил хвостом в борт, отбросив далеко в сторону и людей и разбитый в щепы карбас? Никто этого не мог сказать, потому что никто этого не видел. Все помнили только пушечный выстрел и холодный зеленоватый свет, замерцавший в морской глубине.
Когда Степан поднялся на воду, он услышал поодаль от себя крик и увидел людей, рвавшихся из тянувшей их на дно водяной западни. Люди барахтались в воде и кричали, а у Андрея Росомахи голова и лицо были в крови, и красная рубашка выпучилась у него на спине, как окровавленный горб.
Степан увидел, что тонет Росомаха, что окунается его голова и лицо, омытое от крови, снова всплывает на воду, а кровь опять заливает Росомахе лоб, и глаза, и русую бородку. Степан, фыркая и отплевываясь, поплыл к Андрею. Но Росомахина голова снова спряталась под воду, и там, где она сейчас алела петушиным гребнем, вертелось на воде сломанное весло. Андрей больше не всплывал. Теперь-то омоют его от крови соленые волны, морская пучина уберет его в далекий путь!
Степан нырнул и стал искать под водой руками. Вода обняла его, сжала, сдавила, и не достал он морского дна, куда пошел сейчас Андрей.
«А мы мальцами в монастырском огороде с Андреем репу воровали, и его отодрал монах, – вспомнил вдруг полумертвый Степан, всплывший снова наверх. – Вот те и Андрей! – подумал он. – Андрей Росомаха – красная рубаха».
И когда он оглянулся вокруг, то увидел невдалеке огромную китовую тушу с торчавшим в боку гарпуном. А на спине кита стоял на коленях Ванюшка; он плакал навзрыд, держась обеими руками за другой гарпун, врезавшийся киту в самый почти хребет.
Степан поплыл к Ванюшке, и когда подплыл, то на спине кита уже сидели, вместе с Ванюшкой, два брата Веригины, и старший, Федор, протянул Степану весло. Степан, держась за весло, пополз по скользкой китовой спине и тоже ухватился за глубоко засевший в ней гарпун. Кругом, в воде и китовой крови, плавали щепки, обрывки веревок, мусор; нелюдима была морская пустыня, и только солнце глядело, не моргая, на невиданное дотоле судно, где на мокрой палубе сидело четыре человека, с которых ручьями катилась вода, да стервоядные птицы, чуя поживу, широко кружили в безоблачном небе.
– А где же Андрей? – спросил Федор Веригин. – Андрея-то и не видно!
– Андрей-воробей!.. – окрысился на него Степан, изо всей силы ударив себя кулаком в грудь. – Улетел Андрей. Нет твоего Андрея! – закричал он вдруг истошно. – Ищи теперь Андрея!..
Лицо Степана позеленело, глаза полезли у него на лоб, и белая пена стала выбиваться изо рта, как у жеребца, загнанного до смерти. Не перестававший до того плакать Ванюшка посмотрел на Степана испуганно и сразу же замолк.
