Дэвид Геммел - Македонский Лев
— Он выбрал не ту сторону, — сухо произнес Парменион, пожав плечами, — это и делает его плохим. Пять человек должны умереть ради свободы Фив. Но все спартанские солдаты за пределами крепости должны быть взяты живьем и доставлены в Кадмею.
— И что потом? — спросил Пелопид.
— А потом мы отпустим их, — ответил спартанец.
***
Мотак был разбужен рукой, теребящей его за плечо. — Что там еще, во имя Аида? — проворчал он, вставая и отталкивая докучливую руку.
— Ты нужен мне, — сказал Парменион.
Мотак посмотрел в окно. — Но ведь еще даже не рассвело. — Он почесал свою рыжую бороду, потом протер глаза ото сна. Свесив ноги с кровати, он, шатаясь, встал и пошел надевать хитон. — Что происходит?
— Освобождение, — ответил Парменион. — Я подожду тебя в андроне.
Мотак оделся и сполоснул лицо холодной водой. Он пропустил несколько кубков неразбавленого вина перед сном, и теперь они напоминали ему о его глупости. Сделав глубокий вдох, он подпоясался, затем присоединился к Пармениону в маленьком андроне. Спартанец выглядел усталым; темные круги проступили вокруг его глаз.
— Сегодня мы будем освобождать Эпаминонда, но прежде надо уладить некоторые вещи. Ты знаешь человека по имени Амта?
— Торговец мясом из юго-западного квартала. А что с ним?
— Ты пойдешь к целителю, Хорасу, и заберешь у него сверток с травами. Отнесешь их Амте; потом встретишься с высоким, темнобородым воином. Он скажет тебе, что делать дальше.
— Травы? Встречи с торговцами? Как всё это связано с освобождением Эпаминонда?
Парменион проигнорировал вопрос. — Когда выполнишь поручение, присоединишься к воину. Он — влиятельный и нужный человек. Его не должны взять, поэтому он будет использовать тебя — и других — чтобы разослать вести по городу. Делай как он велит — каким бы ни было задание.
— Ты говоришь о мятеже, — сказал Мотак голосом, упавшим до шепота.
— Да. Именно так.
— А что насчет офицеров стражи? Город патрулируют больше двух сотен солдат.
— Фиванских солдат. Будем надеятся, что они сами помнят об этом. А теперь иди. У нас так мало времени, а я еще должен многих повидать.
Мотак взял свой темно-зеленый плащ и накинул его на плечи.
— Возьми меч и кинжал, — посоветовал Парменион, и он кивнул.
Через несколько минут он уже стоял у дома Хораса, врачевателя, который ждал стоя в темном дверном проеме. Он был высок и худ как скелет. Мотак поприветствовал его и поклонился. — Здравствуй, лекарь. Есть ли у тебя некий сверток для меня?
Человек нервно глянул на темную улицу, его глаза бегали из стороны в сторону.
— Здесь нет никого кроме меня, уверяю, — сказал Мотак.
— Этот сверток не от меня, понимаешь?
— Конечно.
— Используй его содержимое осторожно. Подсыпь его в мясо. Постарайся, чтобы оно не попало тебе на пальцы, если же попадет, то тщательно вымой руки.
— Так это яд? — прошептал Мотак удивленно.
— Нет, конечно! — проворчал лекарь. — Ты думаешь, я стал врачевателем, чтобы убивать людей? Здесь то, что заказали господа: слабительное и рвотные порошки. А теперь убирайся отсюда. И запомни: я в этом не участвую!
Мотак взял сверток и направился в северную часть города. Когда он повернул за угол возле агоры, путь ему преградил солдат.
— Куда идешь, приятель? — спросил он. Еще трое солдат ночного дозора вышли на свет.
— Домой направляюсь, господин, — улыбаясь ответил Мотак. — Какие-то неприятности?
— Ты слишком хорошо вооружился для простой вечерней прогулки, — заметил солдат.
— Осторожность никогда не повредит, — сказал ему Мотак.
Солдат кивнул. — Проходи, — проговорил он.
Когда Мотак пришел к дому Амты-Мясника — большое здание располагалось между живодерней и хранилищем — он задержался у главных ворот в поисках человека, которого должен был здесь встретить.
— Ты Мотак? — послышался голос у него за спиной. Мотак бросил сверток и развернулся, хватаясь за меч. Холодное железо прикоснулось к его горлу.
— Да, я, — ответил тогда он. — А ты?
— Я-то? Я всё знаю о твоем деле. Подними сверток и пойдем будить нашего друга.
Ворота не были заперты, и высокий воин распахнул их, затем вдвоем они пересекли двор и вошли в дом. Все было во мраке, но лунный свет проникал в открытое окно, и они смогли различить лестницу у восточной стены. Мотак последовал за своим безымянным компаньоном на второй этаж, к обращенной на восток спальне, где мужчина открыл дверь и вошел внутрь. В широкой кровати на возвышении возлежал тучный человек, громко храпя. Воин подошел к нему и положил руку на плечо. Храп тут же стих, и Мотак увидел, как открылись глаза Амты. Нож воина лег на дрожащие подбородки толстяка. — Доброе утро, — сказал воин с ухмылкой. — Это будет прекрасный день.
— Что вам нужно?
— Мне нужно, чтобы ты показал, что любишь Фивы.
— Я люблю их. Все это знают.
— И все-таки снабжаешь едой спартанский гарнизон?
— Я торговец. Не могу же я отказаться продавать свой товар. Иначе меня арестуют и назовут предателем.
— Это всё вопрос перспективы, дорогой Амта. Видишь ли, мы тут собираемся Фивы освободить. И тогда сами назовем тебя предателем.
Толстяк с трудом сел, пытаясь не смотреть на нож, маячащий возле его горла. — Это было бы нечестно, — запротестовал он срывающимся голосом. — Не можете же вы осудить каждого, кто имел дело со спартанцами, ведь тогда все лавочники и купцы — да и шлюхи также окажутся под подозрением. Кто ты такой?
— Я Пелопид.
— Чего ты от меня хочешь? — Спросил толстяк, и выступивший на его лице пот показал, что страх опять вернулся к нему.
— В какой час ты обычно готовишь мясо для гарнизона?
— За час до рассвета. Потом мои люди поднимают товар в Кадмею на тележке.
— Тогда давай-ка приступим к нашему делу, — молвил Пелопид, пряча нож.
— Как мое мясо поможет вам освободить Фивы?
— У нас тут кое-какие травки, которые надо добавить для вкуса.
— Но если вы их отравите, то обвинят меня. Вы не можете!
— Это не яд, дуралей! — прошипел Пелопид. — Если бы! А ну, выбирайся из постели да веди нас в свое хранилище.
***
Через три часа после рассвета Парменион по-прежнему не спал. Он ждал у входа в кузницу, и его разум полнился мыслями, которые становились проблемами, и проблемами, которые превращались в страхи.
Что если?
Что если спартанцы обнаружат, что в мясо что-то подмешано? Что если Пелопида поймали, когда он солил воду? Что если подробности плана достигли чужих ушей?
