Дэвид Геммел - Македонский Лев
Этой ночью, как обычно после бега, Парменион расслаблял свои усталые ноги легкой полуночной пробежкой по освещенной лунным светом дорожке. Помимо разминки для мускулов, он находил в этом также чувство покоя — почти умиротворения. Его ненависть к Спарте была не менее сильна, но она находилась под контролем, словно скованная цепями. День его мести приближался, и он не имел желания подгонять его.
Когда он миновал Могилу Гектора, тень отделилась от деревьев. Парменион отпрянул назад, рукой нащупывая рукоять кинжала в ножнах на поясе.
— Это я, Парменион, — позвал Эпаминонд. Фиванец отошел в тень под дерево. Парменион приблизился к Могиле и сел на мраморное сиденье.
— Что не так, друг мой? — прошептал он.
— За мной снова следят, я только что ушел от них. Я знаю, что ты приходишь сюда после соревнований, и пришел к тебе за помощью.
— Что я могу сделать?
— Это лишь вопрос времени, когда они меня схватят. Я хочу, чтобы ты подготовил стратегию взятия Кадмеи. Есть также кое-какие письма, которые я собирался отослать своим друзьям в других городах Беотии. Ты спартанец, и можешь путешествовать беспрепятственно. У тебя могут быть деловые интересы по всей Беотии. Никому не покажется странным, что ты едешь в Феспию или Мегару. Поможешь?
— Знаешь ведь, что помогу. Ты должен принести письма сюда, завернутые в промасленную кожу. Можешь оставить их за этим сиденьем, прикрыв камнями. Никто их не увидит. Я бегаю здесь почти каждый день. И найду их.
— Ты замечательный друг, Парменион. Я не забуду этого.
Эпаминонд спрятался в тень и исчез.
Следующие четыре месяца Парменион одиннадцать раз проезжал через Беотию с письмами к мятежникам Танагры, Платей, Феспии и Гераклеи. За это время он редко видел Эпаминонда, но слышал от Мотака о растущем недовольстве в Фивах. Поздним летом два спартанских солдата были забросаны камнями из толпы, возле рыночной площади, и были спасены лишь тогда, когда отряд вооруженных воинов прибежал к ним на выручку из Кадмеи.
Толпа отступила, как только появились солдаты, но обстановка была по-прежнему скверной. Обнажив мечи, спартанцы напали на толпу, пронзая клинками тех, кому не повезло стоять в первых рядах. Слепая паника овладела фиванцами, и они в ужасе рассеялись. Парменион, пришедший на рынок за новыми сандалиями, увидел женщину с ребенком, которых затоптала толпа. Одна молодуха споткнулась и упала прямо перед наступающим спартанским строем. Выбежав из дверей, Парменион поднял женщину на ноги и отвел ее в относительную безопасность обувной лавки. Двое спартанских солдат побежали за ним.
— Я спартанец, — сказал Парменион, едва их мечи взметнулись вверх. Кровь стекала с клинков и горячка битвы горела в глазах воинов, но Парменион стоял под их взглядами твердо.
— Какая статуя высится над Выходной Улицей? — спросил один из солдат, коснувшись кровавым клинком груди Пармениона.
— Статуя Афины, — ответил он, отклоняя меч рукой. — Спроси меня еще, сколько кирпичей в стенах Дворца Цены За Скот.
— Ты якшаешься с плохой компанией, — сказал солдат. — Определись, на чьей ты стороне.
— Я знаю, на чьей я стороне, брат, не беспокойся.
Солдаты выбежали на улицу, а Парменион обернулся к женщине. Ее губы были ярко-красными, а ресницы выкрашены в три цвета Афродиты — красный, голубой и золотой. — Ты жрица? — спросил он.
— Нет, я пастушок, — она состроила гримасу.
— Извини. Это был дурацкий вопрос.
Шагнув вперед, она прижалась к нему. — Не извиняйся. За сорок оболов я могу сделать тебя очень счастливым. — Ее рука скользнула к нему под тунику, но он отстранил ее и вышел из лавки. Тела лежали на улице, но солдаты уже ушли.
Тем вечером он снова подумал о жрице, о ее теплой руке на его бедре. Когда луна взошла над городом, он пришел в храм, найдя ее в конце концов в маленькой комнате на втором этаже. Увидев его, она нетерпеливо улыбнулась и собралась что-то сказать, но его рука поднялась и мягко тронула ее уста.
— Не говори ничего, — холодно сказал он. — Мне нужно твое тело — не голос.
Шли месяцы, и он нанес немало визитов к молодой жрице с рыжими волосами. Но страсть его быстро изливалась, и обычно он уходил, чувствуя печаль и стыд. Как ему казалось, связь с любой женщиной была предательством той любви, что он познал с Дераей. Но неделя за неделей он возвращался к той рыжей, чье имя так и не позаботился спросить.
Денег у него убавилось, так как ставки на его бега сократились, но в начале третьего года своего пребывания в Фивах он обогнал фессалийца по имени Коранус, победителя Олимпийских Игр на средней дистанции, выигравшего у Леонида из Спарты. Ставки на Пармениона были пять к одному, и он поставил всё, что имел. Они шли ноздря в ноздрю, Парменион финишировал лишь на расстоянии вытянутой руки перед противником — да и то только потому, что тот пробежал по раскрошенному участку дорожки на последнем повороте. Это был хороший урок. Больше никогда он не поставит всё имущество на одно состязание.
Через два дня пришла новость, которой Парменион опасался вот уже почти три года. Мотак вбежал во двор. — Эпаминонда арестовали, вместе с Полисперхоном. Их забрали в Кадмею на допрос.
КНИГА ВТОРАЯ
Фивы, осень, 379 год до Н.Э.
Приказав Мотаку оставаться дома, Парменион направился в западную часть города к дому советника Калепия. Стареющий слуга провел его в маленькую комнату с тремя скамьями и попросил подождать. Через несколько минут вошел другой слуга, поклонился и провел спартанца по коридору в богато украшенный андрон, стены которого были покрыты персидскими коврами и занавесями, а пол выложен красочной мозаикой, изображавшей Геракла, убивающего Немейского Льва.
Здесь было девять скамей, расставленных по всей комнате, и двое слуг стояли рядом, держа кувшины с вином и водой, в то время как хозяин дома полулежал, внимательно читая большой свиток. Калепий поднял взор, когда вошел Парменион, и принял выражение лица человека, приятно удивленного увидеть старого друга. Парменион на эту удочку не попался; в воздухе ощущалось напряжение, а глаза Калепия выражали страх.
— Добро пожаловать в мой дом, молодой Леон, — произнес советник, отложив свиток в сторону и вставая. Он не был высокого роста, но странным образом казался представительным. Его глаза были ярко-зелеными под кустистыми бровями, а борода была тщательно завита по персидской моде. Но что придавало ему мощи, так это голос, глубокий и вибрирующий. — Чем я заслужил такую честь?
— Мы можем поговорить наедине? — спросил Парменион.
