Игорь Болгарин - Миссия в Париже
После утверждения продолжили обсуждать, начатую еще до прихода Фрунзе, обстановку на фронтах.
Только сейчас, на этом заседании, Фрунзе понял, какую ношу взвалили на его плечи. Несколько месяцев Врангель пытался пробиться на правый берег Днепра, там закрепиться и, поднакопив силы, двинуться дальше, по Украине, на соединение с поляками. Много раз форсировал реку, но закрепиться не удавалось. А потом, поняв, что Пилсудский выдыхается и рассчитывать на него как на серьезного союзника не стоит, стал менять тактику: то пытался захватить Донбасс с тем, чтобы затем двинуться на Москву, то рвался на Кубань, то вновь обращал свой взор на Правобережье.
Все лето и начало осени Тринадцатая армия только тем и занималась, что расшифровывала и пресекала намерения и попытки Врангеля добиться успеха на различных участках растянувшегося на триста с лишним верст фронта. Больше всего сил Врангель бросал на Каховский плацдарм. Он понимал, что Каховка встала на пути всех его успехов. Не имея на то никаких серьезных оснований, Врангель убедил себя, или его убедила фронтовая разведка, что Тринадцатая армия выдыхается, уже выдохлась, еще немного, и она перестанет оказывать ему заметное сопротивление. И он бросал на нее все новые и новые соединения, а она их перемалывала.
Последним огорчением барона был сокрушительный разгром в районе Каховки армии генерала Слащева. После этого поражения Врангель несколько поумерил свой пыл, на боевых участках наступило некоторое затишье.
Но эта передышка не радовала советских командиров: подкрепления ждать было неоткуда, наступили осенние холода, и предстоящие бои не вселяли в них оптимизма.
Вот такая невеселая обстановка сложилась на Южном фронте ко времени назначения Фрунзе его командующим. Надо было срочно предпринимать какие-то кардинальные меры, чтобы уже в ближайшем будущем избежать поражений. Но какие?
После заседания он коротко переговорил с Эйдеманом, Авксеньевским, Блюхером, Гусевым. И каждый из них сетовал на одно и то же: до катастрофических размеров сократилось количество бойцов. В иных полках осталось до половины, а то и меньше штатного состава. Не хватает вооружения. И еще один, на первый взгляд, малозначащий фактор. В последние месяцы каждая неудача воспринимается красными бойцами едва ли не как катастрофа. Агитпроп белой армии, не в пример нашим пропагандистам, работал более успешно. А не верящий в победу красноармеец легко поддается панике, это Фрунзе хорошо усвоил на своем опыте по боям в Туркестане.
Поздно вечером, когда все стали расходиться, Ленин задержал Михаила Васильевича:
– Если не возражаете, хотел бы с вами немного посекретничать.
По прежним встречам с Лениным Фрунзе помнил, что в его лексиконе «посекретничать» значило лишь: доверительно, душевно пообщаться.
Москва уже спала. Засыпала она рано: не хватало электричества, и не было керосина для ламп и светильников. Но в Тайницком саду узкая тропинка, протянувшаяся вдоль массивной зубчатой кремлевской стены, была все же слабо освещена, и голые осенние деревья, давно сбросившие летний наряд, протягивали им навстречу из темноты свои осиротевшие ветви. Под их ногами шуршали опавшие листья и служили уютным звуковым фоном к их неспешному будничному разговору.
Объясняя свое опоздание, Фрунзе рассказал Ленину об учиненном ему Троцким обыске.
– Возмутительно! – гневно сказал Ленин. – И что же вы?
– Ничего. Приехал бы он сам, дал бы пощечину. Только, боюсь, это для него – божья роса.
– И все же, не оставляйте это безнаказанным. Напишите в Политбюро, рассмотрим.
– А, может, пусть будет по Евангелию? – с улыбкой спросил Фрунзе. – Насчет второй щеки.
– Думаю, даже для истинных христиан эта заповедь не на все случаи жизни. Возможны исключения.
Они неторопливо шли по дорожке с редкими фонарями, то почти растворяясь в темени, то вновь возникая в очередном световом овале.
– В таком случае, я хотел бы просить вас взять надо мною, точнее, над Южным фронтом некое опекунство.
Ленин удивленно взглянул на Фрунзе. Нахмурился.
– Я не хотел бы иметь дело с Троцким напрямую, – попытался объяснить свою просьбу Михаил Васильевич. – У меня и без него сейчас будет порядочно забот и волнений.
– Трудно выполнимая просьба. Он – Председатель Реввоенсовета Республики. Руководить командующими фронтами – его прямая и непосредственная обязанность, и не в моих правилах в это вмешиваться.
– Ну а если в виде исключения? – испытывая определенную неловкость, спросил Фрунзе. Он пытался избавиться от опеки Троцкого уже хотя бы потому, что ему сейчас, принимая на себя командование этим важным для республики фронтом, придется многое менять, и ломать нечто привычное и устоявшееся. И от Троцкого, проявившего необъяснимое к нему неуважение, трудно ждать понимания, а тем более реальной помощи.
– И в виде исключения – не обещаю. Но попытаюсь помочь вам развязать этот узел.
– Поймите, Владимир Ильич, речь не идет об обиде. Это – второстепенное. В этом случае можно было бы обойтись и пощечиной.
– Тогда в чем же дело? – Ленин пытался докопаться до сути этой не совсем обычной просьбы Фрунзе.
Фрунзе вздохнул, откашлялся, как в школе, собираясь отвечать учителю:
– После совещания я перекинулся несколькими словами кое с кем из командармов. И все они, почти в один голос, жаловались на Троцкого. Частые смены командармов не способствуют хорошему климату в войсках. К примеру, только в одной Тринадцатой армии за последние месяцы он сменил Эйдемана на Уборевича. Замечу, без всяких на то оснований. И еще! Вряд ли вызывает у кого-либо восхищение этот разукрашенный, как свадебный кортеж, бронепоезд Троцкого, который без большого толка носится едва ли не по всей России. Его в войсках называют «царским». Дыма много, а огня нет.
– Слушайте, Михаил Васильевич, вас здесь все считали мягким, покладистым. А вы вон какой задиристый! – удивленно покачал головой Ленин. – Ну-ну! Выкладывайте все. Это интересно.
– Да вы ведь все знаете, – сказал Фрунзе.
– Знаю, – согласился Ленин. – Мне интересен ваш взгляд.
– Хорошо. Напоследок, о пропаганде. В войсках она очень ослаблена, в результате панические настроения там, где для них нет даже малейших причин. Поучились бы у врангелевских агитпроповцев.
Фрунзе замолчал.
– Что я вам хочу сказать, Михаил Васильевич. Это пока что не ваши, это чужие впечатления, – жестко сказал Ленин. – А мне было бы интересно спустя некоторое время услышать лично ваши впечатления. А вдруг они окажутся иными?
– Вряд ли. Это – боль не одного комдива, – не согласился Фрунзе. – Я всех их хорошо знаю, лишнего не наговорят.
