Время умирать. Рязань, год 1237 - Баранов Николай Александрович

– В их подчинении десять тысяч воинов, – пояснил князь коломенский, надевая на шею пайцзу.

– А чингизиды? – задал следующий вопрос уже Олег.

– Это прямые потомки великого основателя Монгольской державы Чингисхана. Сыновья, внуки, правнуки. В этом походе тринадцать чингизидов участвуют и большая часть войск монголов. Страшная сила. Ну да это сами знаете.

– И что, коль пойдут на нас татары войной, ты, имея золотую, к примеру, пайцзу мог бы встать впереди войска нашего, и татары бы развернулись? – спросил Олег.

– Ну, золотую мне бы никто не дал, – усмехнулся Роман. – А и с бронзовой двор мой, ежели я встану с ней в воротах, никто зорить не решится.

– Вона как… – протянул Олег. Особого восторга в его голосе слышно не было. – Так ты чей теперь князь, дядя, наш аль татарский?

Лицо Романа, и так красное от бани и выпивки, побагровело.

– Ты кому слова такие говоришь, племяш! – сдавленным от ярости голосом просипел он. – Русским был, русским и останусь. А тебе за такое уши надрать!

– Руки коротки, дядя! – заалев гневным румянцем, выкрикнул в ответ Олег.

Князь Роман несколько раз вдохнул и выдохнул, раздувая ноздри, грохнул кулаком по столу так, что звякнула стоящая там посуда. Опустил голову. Посидел так чуток. Когда выпрямился, лицо его было почти спокойным.

– Не понимаете вы, – проведя подрагивающими пальцами по бороде, промолвил коломенский князь. – Нельзя нам с татарами воевать. Гибель это верная всей нашей земле. Я десять дней жил средь них. Войско татарское – это одно целое. За малейшее неповиновение наказание у них одно – смерть. Потому в сражении они послушны, как пальцы одной руки. Видел я, как тумен татарский – это десять тысяч воинов – возле лагеря упражнялся. Темник ими с помощью десяти барабанщиков и двух десятков знаменных управлялся. Поворачивались, рассыпались на тысячи они по звуку барабанов только да взмахам знамен, бунчуками у них прозывающимся. И делали все это как один. Для нас с Федором, мыслю, все то показывали татары. Чтобы устрашить.

– Видно, сильно напугали тебя, дядюшка, – насмешливо сказал Олег.

Роман было вскинулся, но потом устало усмехнулся, ответил:

– Щенки вы несмышленые. Как есть щенки. Лишь бы гавкнуть, укусить. А кого укусили, не видите: то ли куренка тощего, то ли тура могучего, который вас стопчет и не заметит.

– Заметит, чаю, – отозвался переяславский князь. – И не только заметит.

– Говорить с вами, – безнадежно махнул рукой Роман. – Делайте как знаете, а я буду свое делать. По своему разумению. И до брата постараюсь это разумение донести. Чаю, – коломенский князь как-то нехорошо усмехнулся, – Юрий теперь, когда сын его у татар, не в пример сговорчивее станет.

Роман потянулся. Зевнул.

– Умаялся я. Спать лягу. Завтра чуть свет в Рязань тронусь.

Ратислав кивнул стоящему у дверей Первуше: мол, проводи почивать князя. Роман с ближником поднялись на ноги и двинулись к двери.

– Да, княже, – окликнул Романа боярин.

Князь коломенский остановился, обернулся.

– Ну, чего еще?

– А что с Онузлой?

– Сожгли городок татары, – вроде даже с каким-то злорадством ответил Роман. – А жителей за то, что посмели сопротивляться, вырезали поголовно. Вот так.

Повернулся и вышел.

– Что делать будем, Ратьша? – нарушил тяжелое молчание Олег.

– А что делать? – вздохнул Ратислав. – Что Юрием Ингоревичем было сказано, то и будем делать. Федор не глуп, понимает, что, пока он у татар, отец его связан по рукам и ногам. Потому тоже, как и было уговорено, просидит там ровно две седмицы и попробует бежать или с боем пробиться. Тут мы ему и должны помочь. Так что через три дня выходим в сторону татарского стана.

– Не дадут ведь подойти близко, – покачал головой Олег. – Разъезды их по всей степи кружат.

– Ништо, – недобро усмехнулся Ратьша. – Знаю я к Онузле дорожку. По руслам сухим, балочкам, овражкам незаметно подберемся. Не вплотную, понятно, но близко. Идти ночью придется. Но успеем, коль поторопимся. Тем паче ночи теперь длинные. С Федором у нас уговорено, где ждать его будем. Ништо…

На следующее утро, как и обещал, князь Роман со своими людьми уехал, а Ратислав с Олегом начали готовить воев к выступлению в сторону Онузлы. Проверяли ковку коней, снаряжение, оружие, припасы. Дел оказалось много. Так в хлопотах прошло два дня. На третий к вечеру собирались выступать, но утром рано, только Ратьша с Олегом успели глаза продрать, во двор влетел гонец от дальнего дозора.

– Всадник едет с полудня, – спрыгнув с заиндевевшего коня, сообщил он вышедшим на крыльцо князю и воеводе степной стражи.

– Далеко? – спросил Ратьша.

– Верстах в десяти был, когда я сюда выехал. Лошадь с ним вьючная. С поклажей какой-то. На татарина аль половца не похож. Наши навстречу поехали, а меня к вам послали.

Сердце почему-то тревожно сжалось в груди Ратислава. Он глянул на Олега.

– Едем встречь?

– Едем, – кивнул князь. Лицо у него тоже стало неспокойным.

Быстро оседлали лошадей и помчались на полдень, вздымая снежную пыль. С собой взяли десяток Олеговых гридней. Скакать пришлось не слишком долго. Скоро у окоема замаячили всадники. Еще немного времени спустя их стало можно посчитать: семеро и вьючная лошадь. Шестеро – это дозорные. Кто же седьмой? Ратьша с Олегом еще пришпорили коней. Когда до подъезжающих оставалось с сотню саженей, перевели скакунов на рысь, а потом на шаг. Дозорные ехали медленно, сняв шлемы с подшлемниками и опустив головы. В груди у Ратьши захолонуло.

Когда до дозорных осталось двадцать саженей, Ратислав наконец узнал седьмого всадника, того, что приехал из степи. Он был простоволос и легковато одет для поздней осени. Борода и волосы на голове всклокочены и слиплись от замерзшей крови. Только потому Ратьша и не узнал сразу Опоницу, Федорова пестуна, обучавшего княжича, да и Ратислава с Олегом, когда они еще жили при дворе великого князя, воинской премудрости. А еще Ратьша увидел, что везет вьючная лошадь.

Лошадь, которую вел в поводу пестун князя Федора, оказалась не вьючной, верховой. Под седлом и с уздой. Через седло было перекинуто мертвое тело, закутанное в красный княжеский плащ – корзно. Ратьша и Олег спрыгнули с коней и бегом бросились к Опонице. Остановились в паре саженей.

– Кто? – одними губами произнес Олег.

Опоница отвел глаза, опустил голову.

– Федор? – Ратислав спросил это громко, звенящим от напряжения голосом.

Княжий пестун горестно кивнул, с трудом слез с седла, поклонился боярину с князем, сиплым, простуженным голосом сказал:

– Не уберег, карайте.

Ратьша обогнул повесившего голову Опоницу, подошел к лошади с телом, положил руку на припорошенный снегом плащ, туда, где должно было быть плечо Федора, сжал пальцы. Плечо оказалось каменно-твердым и холодило вроде бы даже сильнее снега, лежащего на нем. Не хотелось верить, что перед ними промороженное и скрюченное тело того самого Федора, с которым они еще отроками носились по рязанским улицам, слетали на санках по окскому откосу, скакали на горячих жеребцах по полям и лесам, преследуя дичь.

Ратислав отнял руку, оглянулся на стоящего рядом потрясенного Олега. А ведь ему еще тяжелее, подумалось. Ратьша со смертью по роду службы сталкивается постоянно, в том числе со смертью близких людей. Олегов же удел далеко от степной границы, половцы туда доходили в последний раз еще до его рождения. В общерязанские походы он, конечно, хаживал, но смерти друзей вот так близко не видел ни разу.

Проглотив колючий комок в горле, Ратислав приобнял Олега за плечи, развернул его и повлек к почуявшим смерть храпящим жеребцам. Помог взобраться в седло, поддержав стремя, похлопал по бедру. Шепнул:

– Крепись, князь, на тебя гридни твои смотрят.

Вскочил в седло сам. Повернулся к дозорным. Приказал:

– Возвращайтесь на место. Следите во все глаза: татары могут в любой миг нагрянуть. Коль все будет тихо, на закате снимайтесь и уходите через лес к нашим. Мы к тому времени, должно, уже через лес идти будем. Ступайте.