Иван Дроздов - Морской дьявол
— Пришла ко мне, не боишься?
— Нет, не боюсь.
— Что так? Может, и меня за гладиатора числишь?
— Вас я не боюсь. Вы другой человек, из другого мира. Надежный и — хороший.
— Ну и ладно. Во мне ты не ошиблась. Я действительно из другого мира, только вот какой он, этот мир, я и сам не знаю. Мы сейчас будем с тобой завтракать, а потом пойдем на работу. Ты хочешь работать?
— Не знаю, кем работать и зачем.
— Расскажу тебе — кем и зачем. Я, видишь ли, имею неосторожность быть начальником. Небольшим, но все–таки я — начальник, и мне нужна секретарша. Она должна быть умной и серьезной. Сумеешь?
— Не знаю.
— А я знаю: сумеешь. Вот мы сейчас с тобой и поедем на завод.
— На завод?
— Да, на завод. А чтой–то ты так всполошилась? Чем это тебе не нравится завод?
— Там грязно.
— У нас, на заводе грязно? Да что это ты говоришь? Вот посмотри на меня: я сто лет работаю на заводе, а ты видишь на мне пятна пыли, мазута или сажи?
— На вас не вижу.
— И на тебе не будет.
Курицын оглядел ее с ног до головы:
— Вот только юбочка у тебя… не того. Работяг моих смущать будешь. Они ведь у нас разные, не все такие, как я… надежные. Есть и такие, что не очень. А?.. Как нам быть? Хочешь, я тебе костюм красивый дам. Там и юбочка подлиннее.
Дарья пожала плечами, а Тимофей достал из гардероба женин костюм.
— Иди в ванную, переоденься.
Через несколько минут Дарья вышла; костюм на ней сидел удивительно ловко. Невольно проползла завистливая мысль: «В молодости… такую бы встретить». И так эта мысль поранила сердце… Склонил на грудь голову, пригорюнился. Но тут же очнулся:
— А костюм–то словно на тебя и сшит. Носи, милая, на здоровье.
Дарья подошла к нему, нежно поцеловала в щеку.
Повертевшись у зеркала, сказала:
— Да, он мне понравился. Юбка длинновата, такие теперь только взрослые носят, а я…
— И ты взрослая. Тебе замуж надо выходить. Жениха искать будем. А он, жених, мини–юбочных не любит. У таких все наружу, а значит, все чужое. Жених, он большой консерватор. Ну, ничего, мы любому жениху рога обломаем. Лишь бы он тебе приглянулся.
И они пошли в гараж.
Жизнь, как цирковой фокусник, любит удивлять, а иногда и озадачивать, а в другой раз покажет вам такой номер, что вы долго на него смотрите и понять не можете, что это она на сей раз выкинула?
Прошло три месяца, со счетов завода выгребли жалкие остатки, наступало безденежье, перед которым у Барсова и у Курицына, да и у всех начальников цехов, у мастеров и бригадиров волосы начинали шевелиться, а спина, как крылья самолета в непогоду, обледеневала. Нечем платить зарплату!..
Если бы иудеи, ныне назвавшие себя демократами, ничего не придумали другого, а только вот это постепенное, все глубже терзающее душу и тело истязание, их бы и за одно это следовало поместить в книгу Гиннесса. Но они, конечно, придумали и много других изощренных и не сразу видимых невооруженным глазом коварств, но невыплата зарплаты… Это, пожалуй, у них самое гениальное. И ведь что главное! Для исполнения такой грандиозной катастрофы не требуются большие мастера, гениальные ученые, мудрые дипломаты… И уж, конечно, не нужны ракеты, атомные бомбы, корабли и самолеты… Нужны лишь человеки, похожие на розового мокрогубого Гайдара. Ельцин сразу разглядел его в толпе шумливых говорунов и посадил в кресло премьер–министра. И рядом с ним тотчас же появились бурбулисы, шахраи, черномырдины… Они перекачали деньги в карманы своих сородичей, а всем жителям гигантской страны показали — шиш, грязный и вонючий. И — все! Вся стратегия и все искусство. Как просто, а вместе с тем и гениально. Учиться у них надо, а мы смотрим и ушами хлопаем. Надо же, как верно о нас еще в эпосе народном было сказано: Иванушка–дурачок! Только это и сказать бы, а других–то никаких слов и не надобно.
Не подавал вестей Восток; молчал посол Альберт Саулыч, обещавший заинтересовать российского олигарха, затаился и Зураб Асламбек, по–русски — Захар Андреевич. Кранах уехал, и от него никаких сигналов. Завесу над его гешефтами приоткрывала Дарья. Однажды между делом она сказала:
— На столе у него лежал список чиновников, и против каждой фамилии стояла цифра и значок, обозначавший доллары. Он потом по телефону кому–то сказал: «Жадные, как акулы! Каждый хочет стать магнатом».
— А ты не запомнила хоть одну фамилию?
— Запомнила. И не одну, а целых десять. И сколько долларов они стоят — тоже запомнила.
— Ах, ты, умница! Вот тебе листок, напиши.
Дарья написала, а Курицын, читая фамилии, качал головой и восклицал: «Ай, подлецы! Вот мерзавцы!.. А этот, этот–то! Ему десять миллионов подавай!..»
Большинство фамилий он знал. И знал также, где они работают, в какой должности. «Ну, погодите! — сжимал он кулаки. — Вы у меня попляшете!..»
И точно по какому–то волшебству накликал звонок из Москвы. Захлебываясь от радости, в трубку кричал Кранах:
— Сдвинул последний камень! Кто не хотел, тот захотел, кто не мог, уже может. Пап младший сказал Папу старшему, и отец нажал рычаги. Получилась такая котлета, что ты оближешь пальчики. Ты не хотел верить, но Пап тебе сказал: ты будешь на белом коне, и ты на него сел.
— Ну, хорошо, хорошо. Бери ноги в руки и приезжай. Здесь ты будешь много рассказывать, а я буду много слушать.
И Пап прилетел. Рано утром, и — прямо на квартиру Тимофея. И первое, что он сказал, это было:
— Переселяюсь в Питер. Я буду посол, а ты — президент. И буду летать туда и сюда. Много летать, много говорить и делать большой гешефт. Ты, Тимофей, никогда не умел делать гешефт, а теперь посмотришь, что это такое. Ты хотел вернуть на завод десять тысяч человек, ты их вернешь. Ты хотел делать не только ракеты, но и вертолеты и доводить до ума самолет Барсова. И это я тебе дам. Только при одном условии: не надо много требовать, а надо работать и делать то, что я скажу. Гешефт — это война, это бой, это даже атака, и такая, где командовать должен один, а остальные бежать, куда укажут, и делать, что прикажут. Хочешь иметь деньги, хочешь жить хорошо — умей подчиняться, а кукиш положи в карман. Возражать можно, но тихо, лучше шепотом, а еще лучше — молчать.
— Ну, хватит, черт бы тебя побрал! Раскудахтался! Докладывай толком: о чем договорился и что будем делать?..
Курицын сразу же решил сбить апломб Кранаха, указать ему место и вновь поставить в подчиненное положение. Курицын есть Курицын, и он по–прежнему будет командовать. И пусть привыкает к этому полномочный посол Москвы и еще каких–то дальних, пока неведомых стран.
Пап приоткрыл рот от изумления; вспомнил крутой нрав своего бывшего начальника и понял, что Курицын и впредь будет оставаться наверху. И тотчас же про себя решил: «А и черт с тобой! Железки пусть остаются в твоих руках, а деньги — в моих. Посмотрим, кто из кого совьет веревки».
