Иван Дроздов - Морской дьявол
Курицын не торопился садиться, ходил, заглядывал в раскрытые двери двух других комнат, пожимал плечами и улыбался. Потом с выражением задумчивой грусти на лице сказал:
— Не знал, что у нас в гостиницах развели такую роскошь. Сколько же стоит этот номер?
— Не знаю. Такие номера снимают богатые иностранцы: короли, президенты…
— Но ты–то…
— Я тоже иностранец. Везде иностранец. В своей стране — тоже.
— Но как же ты не знаешь, сколько стоит этот номер?
— Я номера не снимаю. У меня штат… юристы, два врача.
— Но зачем же тебе врачи, и непременно два?
— Тимофей! Ты задаешь слишком много вопросов. Это оттого, что ты меня не знаешь. Сколько работали вместе, а до сих пор не знаешь. Для вас, русских, это характерно: ничего не знать. Я не люблю думать о том, что не нужно для моих расчетов, но о вас, русских, иногда думаю. Вы — лопухи! Вы заняты чем угодно, но только не делом. Другие народы тоже лопухи, но уж какие лопухи вы, русские, — это трудно уложить в голове. Моя тетя Соня говорила: русского человека не принимай в расчет, он хотя на тебя и смотрит, но он тебя не видит. Ты можешь вертеть любой фокус, можешь снять с него шапку, перчатки, а потом и штаны — он не увидит. Он даже не заметит, что идет по улице без штанов. Он только не любит, если ты на него долго и пристально смотришь; тогда ему кажется, что ты пытаешься заглянуть ему в душу. Вот этого, чтобы смотрел в душу, русский не любит. А все остальное делай — он ничего не увидит и не поймет. Вот и ты: смотрел на меня много лет, что–то там говорил, а понять не мог, что за человек этот Кранах Пап. Скажи тебе, что я буду жить в таком номере и у меня будет штат — ты бы поверил?..
— Нет, в это я бы не поверил. Но какой же у тебя штат, если ты отстранен от должности?
— Я?.. Отстранен?.. Кранах отстранен? А это сделать разве можно? Кранах разве один?.. Да он — цепь! Огромная стальная цепь. Она, как ремень, опутала весь мир и сжимает его все крепче. Кранах — звено в этой цепи. Большое, толстое, как десять пудов. А теперь скажи: можно ли разорвать эту цепь? Можно ли вынуть из нее звено, большое, как десять пудов? Или, может быть, ты скажешь, что есть силы, способные это сделать?
— Есть, — неожиданно спокойно заявил Курицын. — Такие силы есть, и скоро вы их увидите.
Кранах остановился посреди комнаты и устремил на Тимофея выпуклые, отливавшие на солнце кирпично–красноватым цветом глаза. Курицын сделал вид, что не замечает его смущения, спокойно, прежним начальственным тоном проговорил:
— Выкладывай дело. Зачем звал?
Кранах тоже чувствовал себя начальником, и еще каким! Недавно–то он сидел в таких апартаментах! И кругом помощники, референты, секретари. Прирожденный психолог Курицын, к тому же знавший Кранаха до тонкостей, не замечал никаких перемен в поведении Папа; казалось, даже наоборот: тот обрел какую–то стойкую силу и уверенность. Слышал он, что нынешние начальники, — а они все из демократов и нерусских, — попадая в должность, тотчас и садились кто на газовую трубу, кто на нефтяную, а другим перепадали гигантские магазины, супермаркеты, и через год–два становились богатыми людьми, и сверхбогатыми. Они качали доллары в зарубежные банки, приобретали виллы на побережье теплых морей. Пишут же в газетах, что ежегодно уходят за рубеж двадцать пять миллиардов долларов — больше годового бюджета страны. Кранах–то, пять лет справляя высокую должность, наверняка уж «погрел» свои руки. А богатство — это тоже власть. И покрепче той, что дается от государства.
Пап не торопился с ответом. Он вышел в коридор и кому–то махнул рукой. И тотчас в номер, одна за другой, вошли официантки с подносами. Они не торопясь расставляли еду, бутылки, приборы. Вошел господин в черном сюртуке, — важный, сосредоточенный на том, как сервируется стол. За ним кошачьей походкой вкатилась черная, как ворона, круглая и толстая, как сам Пап, дама с юной прелестной девочкой лет пятнадцати. Дама тоже ни на кого не смотрела, ни с кем не здоровалась; она взяла за руку Папа, и они прошли в дальнюю комнату номера и там закрылись. А девочка села на диван рядом с Курицыным. Тимофей ее спросил:
— Тебя как зовут?
— Дарья.
— А ты чего тут делаешь?
Дарья презрительно взглянула на медведеподобного дядю, повела плечиком и ничего не сказала. А Тимофей продолжал:
— На мои вопросы положено отвечать. Я лицо официальное.
Дарья боялась официальных лиц и торопливо заговорила:
— Я… Я… — меня привела мамочка.
— Мамочка? Какая мамочка?
— А вон та, которая пошла с дядей Кранахом.
Тимофей все понял, и сердце его закипело ненавистью к растлителям. Однако решил сдерживать свои страсти, говорил спокойно.
— Сколько же тебе платят?
— За час или за день? Если прихожу на час–два — мамочка дает пятьсот рублей, а если на день — тысячу.
— А сама мамочка… сколько получает?
— Не знаю, но дядичка Пап мне как–то сказал: «Я тебе плачу пять тысяч долларов за день, а ты меня не любишь».
— Любить это чудовище? А разве есть такие девочки, которые его любят?
— Не знаю.
Дверь внезапно открылась, и из нее, как два шара, выкатились Пап и Мамочка. Глаза Кранаха беспокойно бегали, пухлый и круглый рот то открывался, то закрывался. Тяжелые складки щек были бледными и дрожали. Было видно, что Мамочка чем–то его напугала.
Сказал Тимофею:
— Ты меня подожди, я зайду в соседний номер.
Кранах покатился, Мамочка что–то пошептала Дарье и тоже вышла. Курицын ее нагнал и в ухо зарычал:
— Красавица писаная, карга немытая!..
Карга остановилась. Курицын сунул ей под нос раскрытую красную книжицу — заводское удостоверение, и снова на ухо:
— Дарье плати три тысячи долларов!..
— А… а… — с кем имею честь?
— Ну-у!.. — навис над ней Тимофей. — Три тысячи за день. И столько же за час.
— А я… я…
— Заплатишь меньше — посажу! И получишь десять лет. Ну-у!.. Сифилис моченый!..
И двинул Мамочку плечом, да так, что она чуть не влетела в номер, мимо которого проходили.
Пап еще не возвратился. Курицын снова подсел к Дарье и продолжал:
— Дай мне твой телефон.
Дарья охотно назвала свой телефон. Большой, шумный и будто бы добрый дядя ей понравился. А Тимофей говорил:
— Работу тебе найду, не такую грязную.
— А и эта работа у меня не грязная. Противно только, а так — ничего. Мамочка водит меня к гладиаторам. Это для того, чтобы не опасно было. И чтоб цвет лица у меня не терялся. Другие девочки, они быстро вянут, и свежесть уходит, румянец со щек, а если гладиатор — так и ничего. И не опасно.
— Гладиатор?.. А что это за зверь еще такой?..
